Берег родины. Джордж мартин - неистовые джокеры

Спектор так и не заснул. Пузырек с таблетками отправился в мусорное ведро - придется поискать средство посильнее.

Боль сопровождала его повсюду - как намертво въевшийся запах табачного дыма в каком-нибудь захудалом баре. Спектор сел и начал медленно дышать. Тусклый утренний свет придавал его квартирке, обставленной дешевым хламом из ломбардов и комиссионных магазинов, еще более унылый, чем обычно, вид.

Зазвонил телефон.

Мистер Спектор?

У звонившего был утонченный бостонский выговор. Голос казался незнакомым.

Да. Кто говорит?

Это неважно, по крайней мере в настоящий момент.

Ладно. - Понятно, решил поиграть в секреты, но так поступали многие. - Зачем вы мне звоните? Что вам нужно?

Один наш общий знакомый по имени Грубер сообщил, что вы обладаете уникальными способностями определенного рода. Один мой клиент, возможно, был бы заинтересован в том, чтобы нанять вас… Сначала на временной основе.

Спектор почесал шею.

Думаю, я понял, к чему вы клоните. Если это какая-то ловушка, можете попрощаться с жизнью. Если все без обмана, это обойдется вам недешево.

Разумеется. Возможно, вы что-нибудь слышали о "Сумеречном кулаке"? Служба в этой организации может оказаться для вас весьма выгодной. Однако они очень осторожны и всегда требуют предварительных доказательств.

Молва утверждала, что "Сумеречный кулак" возглавляет какой-то новый преступный воротила. Они уже изрядно потеснили другие, более старые банды. В грядущей резне Спектор будет чувствовать себя как рыба в воде.

Я ничем не занят. Кто у вас на примете?

Это не столь важно, - Незнакомец в трубке помолчал. - Мистер Грубер, похоже, знает о вас более чем достаточно, но при этом не умеет держать язык за зубами. Будьте сегодня в одиннадцать тридцать на Таймс-сквер. Если вы нам подойдете, мы свяжемся с вами там.

А деньги?

На том конце провода послышался какой-то звонок.

Об этом поговорим позже. Прошу прощения, меня ждут другие дела. Всего доброго, мистер Спектор.

Спектор бросил трубку и улыбнулся. Грубера он недолюбливал. Тот вечно норовил попользоваться чужими услугами на дармовщинку. Убийство старого скряги пойдет только на пользу обществу.

Он голышом прошел в ванную и посмотрел на себя в зеркало. Слипшиеся сосульками волосы давно не мешало бы помыть, да и усы слишком отрасли и закрывали тонкую верхнюю губу. Во всем остальном он выглядел в точности так же, как в тот день, когда он умер. В тот самый день, когда Тахион вытащил его с того света. Спектор задумался, не будет ли он жить вечно. Вообще-то он был бы не прочь. Он высунул язык. Его отражение и не подумало ответить ему тем же. Оно улыбнулось.

Не волнуйся, Несущий Гибель, - успокоило его лицо в зеркале. - Ты все еще можешь умереть. - И расхохоталось.

Спектор попятился в спальню. Откуда-то повеяло холодом и послышалось громкое потрескивание.

Ну-ну, Несущий Гибель. Я просто хочу поболтать.

На кровати сидела проекция Астронома. На нем была черная ряса, подпоясанная веревкой из человеческих волос. Дряхлое тело держалось прямее обычного, что значило - он недавно восстановил запасы энергии. Старик был весь в крови.

Что нужно?

Спектор был напуган. Астроном входил в число тех немногих, на кого его способности не действовали.

Знаешь, какой сегодня день?

День дикой карты. Это каждый дурак знает.

Спектор поднял с пола коричневые вельветовые брюки.

Да. Но не только. Сегодня Судный день.

Астроном сплел пальцы рук.

Судный день? - Спектор натянул штаны, - О чем это вы?

О тех мерзавцах, которые погубили мой план. Не дали свершиться предначертанному. Помешали нам завладеть миром. - Глаза Астронома сверкнули безумным огнем, которого прежде не было. - Но есть и другие миры. Этот не скоро забудет прощальный пинок, который я дам негодяям, посмевшим встать на моем пути.

Черепаха, Тахион, Фортунато. Вы говорите об этих людях? Похвально.

К концу дня все они будут мертвы. А ты, мой дорогой, мне поможешь.

Черта с два. Я не раз делал для вас грязную работу, а сегодня не стану. Вы бросили меня. И больше я вам не поверю.

Мне не хочется тебя убивать, поэтому я дам тебе еще один шанс передумать.

Вокруг Астронома начал вращаться вихрь радужного света.

Отвали, старик. - Спектор погрозил кулаком. - Тебе не удастся больше оставить меня в дураках.

Правда? Тогда, боюсь, придется оставить тебя в мертвецах. Вместе со всеми остальными.

Астроном принял облик шакала. Страшная острая морда разинула пасть; на ковер потекла темная дымящаяся кровь. Шакал завыл. Спектор заткнул уши и бросился на пол.

Фортунато позвонил Каролине и попросил ее отвести Веронику в особняк его матери, где официально располагалось их эскорт-агентство. Каролина и еще с полдюжины других девушек жили там - если это можно было так назвать. Он кое-как напялил на Веронику одежду и оставил лежать на диванчике в гостиной - та уже отключилась.

Она оклемается? - спросил Бреннан.

Сомневаюсь.

Я знаю, это меня не касается, но не кажется ли тебе, что ты слишком круто с ней обошелся?

Все под контролем, - отрезал Фортунато.

Нисколько в этом не сомневался.

Несколько секунд они стояли, глядя друг на друга.

Бреннан, пожалуй, был единственным поборником справедливости из всех разгуливавших по Нью-Йорку, кому Фортунато доверял. Отчасти потому, что Бреннана не затронул вирус дикой карты. К тому же Бреннану с Фортунато довелось вместе побывать в опаснейшей переделке в чреве чудовищной космической пришелицы, которую некоторые называли Прародительницей Роя. Астроном звал ее Тиамат и намеревался при помощи прибора, который именовал "Машиной Шакти", привести ее на Землю. Фортунато разбил машину, но было уже слишком поздно. Космическое чудище успело прибыть на Землю, и из-за него погибли сотни тысяч человек по всему миру.

Так что там с Астрономом? - спросил Фортунато.

Знаешь Моржа? Ну, Джуба, который продает газеты?

Фортунато пожал плечами.

Разумеется.

Сегодня рано утром он видел Астронома в Джокертауне. Он рассказал об этом Кристалис, а она передала мне.

И в какую сумму это тебе обошлось?

Ни в какую. Я знаю, это на нее не похоже. Но даже Кристалис боится этого мерзавца.

А откуда Морж знает Астронома?

Понятия не имею.

Значит, мы имеем полученные из вторых рук сведения из ненадежного источника и остывший след.

Полегче, приятель. Я попытался позвонить, но было занято. Это даже не моя схватка. Я пришел сюда, чтобы помочь тебе.

Фортунато покосился на зеркало Хатор. Теперь придется целый день очищать его и заново сосредотачиваться. Между тем, если Астроном действительно вышел из своего укрытия, жди беды.

Да, спасибо. Сейчас я разберусь с этим делом, и мы с тобой сходим, посмотрим.

К тому времени, когда Фортунато переоделся в уличную одежду, пришла Каролина. Даже в старой рубахе и джинсах она вызвала у него прилив желания.

Женщина ни капли не постарела с того дня, когда семь лет назад он принял ее на работу. Все то же невинное детское личико и худощавое сильное тело, каждый мускул которого, казалось, подчиняется ее сознательному контролю. Фортунато любил всех своих женщин, но Каролина была особенной. Она усвоила все, что он мог преподать ей: этикет, иностранные языки, искусство кулинарии, массаж - но дух ее так и остался несломленным. Ему так и не удалось укротить ее, и, возможно, именно по этой причине Каролина доставляла ему в постели куда большее удовольствие, чем все остальные.

Открыв ей дверь, Фортунато поспешно поцеловал ее - так хотелось отвести ее в спальню и получить заряд тантрической энергии. Но время поджимало.

Что прикажешь с ней делать? - спросила Каролина.

У нее сегодня есть клиенты?

Сегодня же День дикой карты. Сегодня клиенты есть у всех.

Приглядывай за ней. Можешь выпустить ее, если очухается. Но не позволяй ей больше принимать эту дрянь. Со всем остальным я разберусь потом.

Что-нибудь случилось?

Ничего особенного. Я позвоню тебе позже.

Он поцеловал ее еще раз и смотрел, как она вывела Веронику к такси, ждущему у подъезда. Потом обернулся к Бреннану.

События Куликовской битвы, ставшей предвестником освобождения Средневековой Руси от татаро-монгольского ига, привлекают внимание не только историков. Помимо многочисленных трудов, посвященных осмыслению роли этого сражения в истории России, образ Куликова поля нашел отражение в произведениях русских поэтов и писателей.

К.Ф. Рылеев, А.А. Блок, И. Шмелев, А.И. Солженицын, В.Г. Распутин - каждый из них находил для себя ту художественную форму, которая полно и непротиворечиво могла связать век нынешний и век минувший, воскресить в памяти людей славные события прошлого, а, может быть, и помочь выстоять во время нового лихолетья.

Понимание настоящего через осмысление прошлого, позволяющее заглянуть в будущее.

Ключевым обстоятельством, послужившим основой для мемориализации памяти о Куликовской битве стало открытие помещиком С. Д. Нечаевым места сражения в тогдашней Туль­ской губернии, также случившееся в первой половине XIX века. В 1850 году на Поле был торжественно открыт памятник в честь победы (чугунный обелиск по проекту А.П. Брюллова). Не про­шел незамеченным и 500-летний юбилей битвы (1880 год).

В начале уже ХХ века в среде местного духовенства появилась мысль увековечить на ратном поле не только подвиг русских воинов, но и память идейного вдохновителя русского воинства и молитвенника за него - преподобного Сергия Радонежского. Строительство храма по проекту архитектора Алексея Викторовича Щусева было практически завершено к 1917 году, но события революции и гражданской войны привели сначала к забвению, а затем и к значительному упадку созданного храма.

Случилось то, о чем, пережив революционные события 1905 года и ужаснувшись от увиденного, сказал в декабре 1908 года А. А. Блок, не только описывая настоящее, но и вглядываясь в будущее:

За Непрядвой лебеди кричали ,

И опять, опять они

Но это вечное «опять, опять» не окончилось победой революции, спустя шесть веков вещий дух напоенной кровью степи, превращенной в колхозную пашню, напоминает пришедшим те же слова, предупреждая живущих и ожидая от них ответа за прожитые ими в забвении века.

Каким же встретило Куликово поле пытливого путника В. Г. Распутина?

Опять над полем Куликовым

Взошла и расточилась мгла,

И, словно облаком суровым,

Грядущий день заволокла.

Эпиграфом к своему очерку В. Г. Распутин избирает именно эту блоковскую строфу, первым словом которой является все то же «опять». И говорится в ней не только о минувших уже страшных обстоятельствах революционного лихолетья, но и о событиях конца ХХ века, тех годах, в которые переносит читателя В. Г. Распутин.

Только эти упомянутые строки блоковского стихотворе­ния цитирует писатель в своем достаточно объемном двухчаст­ном очерке. Обмолвившись о поэтическом символизме пред­шественника, рисующего неумолимость трагедии нового дня, предвещаемого «закатом в крови», того дня, который, вопре­ки светлым мечтам, не предвещает покоя, навстречу которому Россия, точно «Степная кобылица… Несется вскачь», В.Г. Рас­путин старается избежать этого символизма. Он стремится с до­кументальной точностью восстановить обстоятельства первого и второго посещений Куликова поля.

Связь обращения к теме истории вообще и Куликовской битвы, в частности с теми событиями, свидетелями которых были поэты и писатели, о нем писавшие, начиная с XIX века, была далеко не случайной, а, может быть, и знаковой.

Особенно примечательным в этом смысле является очевидная идейная близость очерка В. Г. Распутина с малоизвестным рассказом И. Шмелева «Куликово поле» (1939–1947), которая может стать предметом отдельного исследования и в настоящей работе не получила отражения .

Туманное утро 8 сентября 1380 года стало хрестоматийным образом, этот туман, павший на степь, «видел» К. Ф. Рылеев, А. А. Блок, серой мглой встретило Поле и В. Г. Распутина. При этом мгла у В. Г. Распутина является не только характеристикой погодных условий, но и свидетельством того состояния, в котором пребывает память народная. Однако с вопросом о памятовании писатель прежде обращается не к себе, не к своим спутникам или встретившимся в пути, а к «изрытым, истерзанным берегам» Красивой Мечи, которые должны были бы помнить и ведать славу свою, но «едва ли что помнили…».

И вот в поисках памяти путники устремляются в самое сердце ратной славы, туда, где «кресты вырастали все выше и выше», где «под левым, одиноким, обозначился темный столб, а под правым, как три васнецовских богатыря , встало в рост трехчастное здание храма».

Так поле приоткрывало свою славу, но прежде ее явило небо, особенное небо над Куликовым полем: «оно было могучим вышним свидетелем битвы и победы, затем многовекового терпеливого ожидания, и оно стало, наконец, свидетелем пробуждающейся памяти».

Можно точно сказать, В. Г. Распутину не удается в полной мере избежать блоковского символизма, да, может быть, и не хочет он этого, потому-то, скорее, с сожалением замечает, что «пройдя шестьсот лет и огрузившись знаниями, в знамения не верят».

Был ли знамением тот закат над Куликовым полем 1978 года или нет, сказать наверняка трудно, но то, что о таком же закате писал когда-то А. А. Блок, можно утверждать вполне определенно. В распутинских строках безошибочно угадываются образы поэта: «Я взглянул на закат - за пять минут там чудом успела обнажиться полоса чистого неба, которая прямо на глазах все расширялась, вздымая над собой черноту, и на глазах же, как божественная плоть, оживала и наливалась алостью. От него-то, от волшебного красного света, плывущего с запада, завороженно загорелась и закружилась степь, творя свое дикое, пусть на паханом, но и тоскливое торжество».

Хотя закат является предвестником наступающей темно­ты, приближающейся ночи, здесь, на Поле, а точнее, в сердце человеческом, словно бы нарушаются законы природы. Оттого В. Г. Распутин часто называет закат заревом, которое «впол­не можно было бы принять <… > за рассвет, выступивший не в свой черед где-нибудь посреди ночи». Именно поэтому к со­зерцателю «четкой и чистой раскаленности этого зарева» приходит «ощущение близости и очевидности всего, что про­исходило в тот день».

Так писатель подходит к принципиально важному стол­кновению памяти и беспамятства, что находит отражение и в словоупотреблении писателя. Единицы лексико-семанти­ческого поля «Память» являются в нем ключевыми, пред­ставленными разными частями речи: «помнить», «помнят», «напомнит», «вспомнил», «памяти», «беспамятство», «на­поминающим», «памятные». Они являются весьма частот­ными, причем их количество уменьшается по мере обретения самим автором исторической памяти, по мере того, как он при­ближается к видению тех славных событий.

В этом смысле значимым оказывается противопоставление не только света и тьмы, заката и рассвета, мглы и небесного огня, побеждающего ее, но и столкновение тишины и звучания. «Помнить же Непрядве и Дону есть, ох есть что! - и когда в сумерках стояли мы над их берегом, только слабость нашего слуха не дала разобрать сухой, веками живущий здесь (здесь и далее курсив наш. - М.Р. ), как и над всем Полем, свидетельский шепот». Этот шепот становится тем явственней, чем ближе оказывается рассказчик к постижению исторической тайны, когда можно «уединившись, почувствовать, услышать в глубине под ногами связь свою с тем, что, став этой землей ради нас, ушло в тихую всевидящую вечность ».

В ночной тишине удается услышать «глухую поступь сотен и тысяч лошадей», но не так просто после веков беспамятства понять, «что же все-таки шепчут они, эти невнятные, точно полуистлевшие, голоса, витающие над Полем», «чувствуешь лишь в их разноголосице то тревогу, то молитву, то надежду», а еще молчаливый укор, «разлитый над всею местною землею».

Второе посещение Куликова поля, случившееся после торжеств по случаю 600-летия битвы, словно обострило связь времен, сделало еще более зыбкой для подлинно ищущих свою историю и национальную память границу между прошлым и настоящим.

П. П. Каминский замечает, что «во второй части очерка В. Г. Распутин вводит авторское летоисчисление от Куликовской битвы и размышляет о феномене времени русской истории. <… > Символом времени русской истории от Куликовской битвы в очерке становится “огромный событийный круг”. Ко второй поездке на Поле он завершается, и время начинает свой новый виток, рождается заново» .

Появляется и новый мотив, мотив скорби, но и теперь молчание и звуки являются знаковыми, вновь словно бы про­исходит беседа неба и земли. «День, как и накануне под вечер, был теплый, тихий и скорбный. Скорбь разлита была во всем - в присмиревшем солнце, в убранных полях и сухих холмах, <… > в позолоте крестов на обелиске и храме, в сторожевом молчании необъятной степи и напряженности времени, в ко­тором над этим Полем замыкалось вековое кольцо.

Оно замыкалось ощутимо, совпадением каких-то целых каналов, тревожной и победительной выстроенностью звуков, в запахах воздуха, будто выверяя, над нами что-то поднимали или опускали».

«Вечный вечный подвиг».

Образ Куликова поля складывается у В. Г. Распутина из двух ключевых составляющих: «Только небо и степь. Только вставшие друг против друга небо и степь, ведущие давнюю и уж, конечно, не бессмысленную беседу, в знаках которой время растягивается далеко назад и далеко вперед и сходится в вечность».

Понятие вечности - это еще одно знаменательное понятие распутинского очерка. «Вечный приют» нашла в этой земле большая половина русского войска, совершив «вечный подвиг». Потому-то Куликово поле, хранящее «веками живущий здесь» свидетельский шепот прошлого словно бы служит залогом обретенности, «соединенности с Отечеством», это «не знает законченности», принадлежа вечности.

Храм преп. Сергия Радонежского на Куликовом поле Вечен подвиг и вечна слава, они не умаляются забвением, напротив, забывающие ввергают себя во тьму беспамятства. Показательно в связи с этим то, что В. Г. Распутин, говоря о таком масштабном сражении, как думается, сознательно практически не говорит о смерти.

Войско Дмитрия, как известно, отказалось от возможности отступления: «или победа, или смерть?!». Символом извечного вопроса становится то, что «так мощно и грозно, продолжая с пугающим мерцанием накаляться, нависли друг против друга над степью красная и черная стороны». Но чернота отступает, и небо угасает, «осияв родную нам сторону». Смерть становится дорогой ценой за победу, за право жить. «На Поле Куликовом Русь отстояла себя. И не только, кстати себя. И непокорным своим рабством, и окончательной победой она преградила татарам дорогу в Европу, к новым завоеваниям. <… > С Поля Куликова пробил новый час Руси, подвинувший ее к России. С этого момента начинается ее национальное, государственное и культурное учреждение, которое дало впоследствии право говорить о мессианской роли России во всем мире».

Ни огонь, ни кровь, служащие символами гибели и смерти, не играют этой роли в тексте В. Г. Распутина. Кровь - это и жизнь. И напоенное кровью Поле оживает, становясь полем хлебным. «Благородна служба ратной земли - поднимать хлеба», - пи­шет В. Г. Распутин. Куликово Поле не мертво, оно вечно.

Все в очерке призвано сказать о жизни и вечности: «А не в нас ли, выбрав и выметав загадочным перстом, не в нас ли, по старинному поверью, переселились души полегших здесь». Распутин избегает явных свидетельств смерти, это подтверж­дается и при исследовании лексического состав очерка: само слово «смерть» встречается всего один раз, причем рядом со словом «победа». Помещая эти слова между частями раздели­тельного союза «или», автор словно бы одновременно сбли­жает эти два понятия и так умаляет значение смерти перед ве­личием победы.

Воины именуются «полегшими», «павшими», погиб­шими, «убиенными». Собственно о смерти их говорится, как правило, не в авторском тексте, а в цитатах (из летописей и «Истории России» С. М. Соловьева), в цитатах же дважды упоминает слово «трупы». Примечательно при этом употре­бление слова «кости». В цитате «князь Владимир Андреевич стал на костях и велел трубить в трубы» это слово, безусловно, символизирует поверженных русских ратников, но упомина­ние о церкви в селе Монастырщине, построенной «на костях убиенных», перекликается с употреблением этой единицы в рамках другого противопоставления, а точнее контексту­альной антонимической пары: «кости» - «прах». «В этих лицах, всматривающихся и вслушивающихся в Поле, не любо­пытство, ищущее удовлетворения, не умеющее заглядывать за границы собственной жизни, а если заглядывающее, так чтобы узнать, в кости еще или в прахе останки куликовских воинов… Нет, в этих лицах иное… ».

Здесь слово «кость», вопреки засвидетельствованному для него в словаре значению, становится фактически символом про­должающейся за земными границами жизни, тогда как прах - явное свидетельство смерти, которой, впрочем, здесь нет.

Само описание погребения погибших ратников свидетельствует не о смерти, и даже не о будущем, а о вечности: «На месте захоронения срубили воины из деревьев Зеленой дубравы, оставляя Поле, часовню <… >, на месте часовни стоит с середины прошлого века в деревне Монастырщина каменная церковь, разумеется запущенная, в которой предстоит еще провести все реставрационные работы».

Куликово поле Эта же часовня становится во второй части очерка не толь­ко памятником павшим, но и некоторым местом встречи двух духовностей, явленной прежде убиенными, а теперь и пришед­шими им поклониться живыми. «В Монастырщине, в церкви на костях убиенных, восстановленной менее чем за два года, мы читали потом в книге отзывов слова этих людей, обращенные к России, - слова, которые могли явиться только здесь, полные благодарности и верности, порою мольбы, чтобы нынешнее От­ечество понимало и принимало их искреннюю любовь».

Так, начиная свой рассказ фактически от своего лица, по­степенно переходя к «мы», составленному из самого себя, нена­званных по именам попутчиков и шофера, включая затем в этот круг работника краеведческого музея Андрея Анисимовича Ро­диончикова, Распутин восходит к «мы» общероссийского мас­штаба. Это чувство рождается у него именно на Поле, под веко­вым небом над ним.

Поначалу автора-сибиряка удивляет и это «небо в непри­вычной… степной стороне, ничем не поддерживаемое», и Не­прядва, «совсем невеликая, по нашим сибирским понятиям, полусонная речка», и то, что «и Дон, Дон-батюшка, Дон Ива­нович, как величают его, в месте переправы не шире каких-ни­будь тридцати-сорока метров». Но постепенно на все сомнения находится верный ответ: «Да ведь история и слава не метры считают, а тогда и метров было поболе, но ведают память».

И вот, как когда-то со всех концов Руси сошлись под стя­ги князя Дмитрия ратники, так, спустя шесть веков, «лучшие голоса, лучших мастеров прислала Россия на Поле Куликово из Москвы и Сибири, с севера и юга, чтобы показать: что жило в народе, что пел народ и что мастерил, чему радовался и во что верил, живет и поныне».

Тогда тридцать пять лет назад «время русской истории от Куликова Поля двинулось по новому кругу. Что будет, когда че­рез сто лет оно снова сойдется с началом отсчета, какие грядут события, придет ли кто сюда отметить новый юбилей и с какой верой, с каким сердцем придет? - страшно подумать», - при­знается автор. Но хочется верить, что это вечное Поле, что таит память о тех давних событиях, не оскверненное благодаря под­вигу воинов нового времени властной поступью немецкого сол­дата, все также будет шептать играющим под ветром ковылем и вызванивать колоколами Рождественского храма подлинную историю о славе и великой силе Божией, явленной тем туман­ным сентябрьским утром. И хочется надеяться, что мы сможем услышать и сердцем отозваться его голосам.

М.А.Родина

Ключевые слова: Куликово поле, память, событие, время, история, Россия, символизм, Дмитрий Донской, Распутин В. Г.

Данная статья подготовлена на основе доклада, сделанного автором 22 января 2015 года на Ежегодной Богословской конференции ПСТГУ. 14 марта 2015 года В.Г. Распутин скончался. Публикацией этой статьи редакция Сретенского сборника присоединяется к начавшемуся процессу осмысления значения творчества почившего для русской литературы и его личности как гражданина Отечества.

Рылеев К.Ф. Войнаровский // Полное собрание сочинений. ― М.-Л.: ACADEMIA, 1934. ― С. 192.

Образ Ильи Муромца, Добрыни Никитича и Алеши Поповича позднее использовал Е. Евтушенко в поэме «Непрядва» (1980).

Каминский П.П. «Время и бремя тревог». Публицистика Валентина Распутина: монография. ― М.: ФЛИНТА: Наука, 2012. ― С. 165.

Словарь современного русского литературного языка. В 17 тт. Том 5. ― М.- Л.: Издательство Академии Наук СССР, 1956. ― Стб. 1524.

У нас поле Куликово, у них – «Поле чудес»

ПИСАТЕЛЬ ВАЛЕНТИН РАСПУТИН

Эта беседа с выдающимся писателем Земли русской продолжалась три месяца. Начали мы разговор в январе, а закончили – в марте. Так получилось. За это время Валентин Григорьевич хоронил Свиридова, на несколько недель уединялся для работы над рассказами и для приступа к повести, затем получал новую российскую литературную премию «Сократ», а теперь вот улетел в Иркутск и оттуда, наверное, еще дальше, по Сибири…

Но чем бы ни был занят этот человек, которого по праву зовут совестью народа, как бы ни складывались обстоятельства его личной жизни, сердце постоянно болит об одном, и мысль изо дня в день возвращается к тому же. Судьба Родины, судьба России – вот самое заветное в чувствах и размышлениях Валентина Распутина.

Виктор Кожемяко. Дорогой Валентин Григорьевич! Истекает XX столетие. В свое время, в разгар так называемой перестройки, нас, читателей ваших, буквально обжег опубликованный вами «Пожар». Очень точный возник образ всего переживавшегося нами тогда и вместе с тем – состояния души самого писателя. А есть ли у вас какой-то емкий художественный образ для выражения нынешнего состояния России? И чем стал в вашем видении XX век для нашей страны?

Валентин Распутин. Этот век явился для России веком трагическим, страшным. Никакой другой народ тех ломок, потерь, напряжений, какие достались народу нашему, не выдержал бы, я уверен. Ни времена татарского ига, ни Смута XVII века ни в какое сравнение с лихолетьем России в XX столетии идти не могут. Страшнее внешних ломок и утрат оказалась внутренняя переориентация человека – в вере, идеалах, нравственном и духовном прямостоянии. В прежние тяжелые времена это прямостояние не менялось. Не менялось оно и в поверженных во Второй мировой войне Германии и Японии, что значительно облегчило им возвращение в число развитых стран, а ущемленное национальное чувство – ущемленное, а не проклятое и не вытравливаемое, – стало в этих странах возбудителем энергии.

У нас же оказались убиты не только убитые, у нас убитыми оказались живые. Я имею в виду последнее десятилетие. И имею в виду прежде всего не нищету – хотя и она косит «пулеметными очередями». Но гораздо страшнее психический надлом от погружения России в противоестественные, мерзостные условия, обесценивание и обесцеливание человека, опустошение, невозможность дышать смрадным воздухом. Вымирающая Россия – отсюда, от этого выброса без спасательных средств в совершенно иную, убийственную для нормального человека атмосферу. Здесь причины эпидемии самоубийств, бездомности, кочевничества, пьянства, болезней и тихих нераскрытых смертей – от ничего, под тоскливый вой души.

Ничуть не сомневаюсь, что и это предусматривалось «реформаторами» заранее. «Инакомыслящие» пошли в оппозицию, живут в постоянном сопротивлении новому порядку вещей, «инакодушные», более чувствительные к жестоким и унизительным условиям, растерянные, не видящие просвета в жизни, уходят в могилу до срока.

Что касается «знакового» художественного образа для выражения нынешнего состояния России – его литература предложить не смогла. Я думаю, потому, что реальность оказалась за гранью возможностей литературы. Больше того – наступила эпоха за гранью жизни. Для нее есть единственный образ – Апокалипсис в Откровении Иоанна Богослова.

В. К. Завершается не только век – завершается тысячелетие. Это было тысячелетие русской православной духовности. Близится и двухтысячелетие Рождества Христова. Такие этапные, эпохальные вехи! И невозможно не думать сегодня о судьбе православия, переживающего, на мой взгляд, тяжелейшие времена. Я говорю, конечно, в первую очередь о России. С одной стороны, казалось бы, кончился период государственного атеизма, восстанавливаются и строятся храмы, детей без всяких утеснений крестят, молодых – венчают, усопших – отпевают. А с другой?

История с демонстрацией по НТВ кощунственного фильма «Последнее искушение Христа», по-моему, предельно ясно показала, что творится у нас сегодня в так называемой культуре и что с нами творят. А если добавить к этому воинственный вызов экуменизма, небывалый разгул всяческих сект, завлекательную для многих подмену православия суеверием во всех возможных видах, то поводов серьезно озаботиться – больше чем достаточно.

Да что там! Угроза с абсолютной откровенностью сформулирована одним из самых лютых ненавистников нашей страны Збигневом Бжезинским. Заявил же он без околичностей: теперь, после уничтожения коммунизма в России, главная задача состоит в том, чтобы уничтожить здесь православие. И мне, кажется, понятна такая связь и такая очередность. Вроде бы одно и другое находилось в кардинальнейшем противостоянии, а на самом деле духовно скрепляло Россию: православие – тысячу лет, коммунизм – почти сто лет последних. Причем и все эти годы православие, несмотря ни на что, жило в стране в наших людях, в том числе весьма своеобразно и в «коммунистической вере». Будет ли жить – истинно, глубоко – после всех операций, которым хитро и беспощадно подвергается в эру «демократических» реформ?

В. Р. Да, это вопрос: что лучше для народной нравственности – атеистическое государство, предлагающее под своей вывеской евангельские заповеди, или государство неограниченных свобод, где не утесняется вера, но махровым цветом расцвело зло, направленное как против веры, так и вообще против нравственности.

Плохо, разумеется, и то, и другое. Плохо, когда дорога в храм перекрыта и верующий сразу превращается в неблагонадежного гражданина; но не лучше, когда дорога в храм изгажена «свободами», хватающими каждого идущего туда за руки и за ноги. Плохо, когда храмы взрываются и оскверняются, а верующие отлучаются от Бога; но многим ли лучше, что над открывающимися храмами вновь звучит перезвон колоколов, однако закрываются заводы и смолкают их гудки, а безработный человек, не имея средств к существованию, насильственно отлучается от жизни.

Хорошо, что храмы не пустуют и все больше людей ищет утешения в молитве; но ведь одновременно не меньше, чем храмы, заполнены церковные паперти людьми с протянутыми руками.

Уходя от богоборческой власти, церковь невольно поддержала власть народоборческую. Церковь освобождена от теснений, но отдана на растерзание всем, кому она мешает. Так же, как кемеровских и воркутинских шахтеров, ее использовали, использовали даже и на последних президентских выборах, и такая же, как шахтеров, ждет ее «благодарность». Вы правильно говорите: «цивилизованное» западное общество объявило православию войну – и что же, в стороне останется власть, пляшущая под дудку этого общества?!

Президент уже накладывал вето на закон, ограничивающий деятельность сотен различных сект и инославий, науськанных в первую очередь на нашу церковь, он уже «рыкал», аки зверь, на Синод, который позволил себе усомниться в подлинности останков царской семьи. Сейчас церковь еще нужна власти – для утешения несчастных и, возможно, для будущей коронации. Сейчас впереди еще закон о продаже земли. Если он будет принят, останется единственное препятствие для устранения национальной России – православие. Его постараются расколоть, растлить и обезобразить с помощью «свобод», этим и сейчас занимаются вовсю, против него еще больше будут стянуты все воинствующие силы.

В грязном мире, который представляет из себя сегодня Россия, сохранить в чистоте и святости нашу церковь чрезвычайно трудно. Нет такого монастыря, нет такого заповедника, где бы можно было отгородиться от «мира». Но у русского человека не остается больше другой опоры, возле которой он мог бы укрепиться духом и очиститься от скверны, кроме православия. Все остальное у него отняли или он промотал. Не дай Бог, сдать это последнее. Помните у Шукшина: «Народ весь разобрался». Но тогда он еще не «разобрался», у Шукшина это было предчувствие возможного, а теперь убери или даже ослабь духовную связующую силу – и все, больше связаться нечем.

В. К. Знаете, иногда я думаю: может, мы действительно преувеличиваем наши тревоги по поводу нынешнего состояния и будущего родной страны? Может, все и не так страшно? Может, правильно обвиняют нас оппоненты в безосновательном апокалипсизме, в нагнетании страстей, в сгущении черных красок? Многие ведь чувствуют себя сегодня если и не вполне удовлетворительно, то достаточно уравновешенно и внутренне спокойно. К тому же смирение вроде бы и ближе православной сути, православному характеру, нежели ропот и противление…

В. Р. Я бы и рад согласиться с мнением, что мы превратились чуть ли не в профессиональных плакальщиков, что картина современной России не столь мрачная, как нам представляется… Рад бы, но… Достаточно поглядеть вокруг.

Вот вам жизнь моей родной деревни на реке Ангаре, теперь там Братское водохранилище. Судите сами, жизнь ли это? Почти сорок лет назад моя Аталанка была перенесена из зоны водохранилища на елань, сюда же свезли еще пять соседних деревень. Вместо колхозов стал леспромхоз. В прошлом году он пал смертью храбрых на рыночном фронте. В большом поселке не осталось ни одного рабочего места.

Магазин и пекарню закрыли, школа сгорела, солярку покупать не на что, электричество взблескивало ненадолго в утренние и вечерние часы, теперь, думаю, погасло совсем. Но это еще не вся беда. Воду в «море» брать нельзя, заражено много чем, а особенно опасно – ртутью. Рыбу по этой же причине есть нельзя. Почту могут привезти раз в неделю, а могут и раз в месяц. Два года назад, в то время леспромхоз еще слабенько шевелился, мои земляки выкапывали по весне только что высаженную картошку. Что будет этой весной, что будет дальше, сказать не берусь.

И если бы в таком аховом положении была одна моя деревня… Их по Ангаре, по Лене, по Енисею множество. Никакого сравнения не только с войной… сравнивать не с чем.

И тем не менее петь отходную я бы не стал. Человек возвращается в жизнь и из состояния клинической смерти, то же самое чудо способно произойти и с государством. Конечно, это происходит в том случае, если всерьез берутся за его спасение, а не делают ложных движений.

В. К. Тут возникает очень серьезный (и крайне актуальный!) вопрос. На пороге 1998 года вы пожелали «гражданам второй, патриотической России еще большего мужества в новом году в нашем общем стоянии за землю отцов и дедов, за честь и достоинство русского имени, за нравственное и духовное спасение». Но есть ли оно, «общее стояние», сегодня? Больше того, ощущает ли народ наш в массе своей, что ему нужно это стояние, это мужество, что есть необходимость бороться за что-то святое и дорогое?

Приведу выдержку из письма, опубликованного в том же номере «Советской России», что и ваше новогоднее слово. Двадцатилетняя Таня Орлова из Челябинска пишет с максимальной искренностью и прямотой: «Где же гордость некогда могучего, сильного и непокорного народа? Я не расистка, не антисемитка, не националистка, но мне больно от того, что все, кому не лень, стараются пнуть, унизить, втоптать в грязь русского человека. А если задуматься: ведь мы сами позволяем над собой глумиться и издеваться. Пора же все-таки это прекращать.

И мне ни капли не жаль стучащих касками голодных шахтеров и многих других, положивших на блюдечке с голубой каемочкой свои права, честь и достойную жизнь в 1991-м и 1993 годах. Тогда мне было 14 лет, и уже в этом возрасте я понимала, что происходит непоправимое. А где были вы? Вы радостно ликовали и пели оду Ельцину? Что ж, сами виноваты. Теперь всего этого вам никто по доброте душевной не отдаст. Придется опять завоевывать, если у вас осталась хоть капля памяти, гордости и мужества».

В письме немало и других резких слов. Но кому они адресованы, если вдуматься? Народу. А вправе ли кто-то из нас ТАК разговаривать С НАРОДОМ?

В продолжение этой своей мысли поделюсь такими наблюдениями. Всегда политики ругали политиков – одни других, взаимно. Теперь стали все чаще ругать народ. И если Гайдар называл и называет его инертной массой, в которой вязнут реформы, то некоторые патриотические, оппозиционные газеты – ни больше ни меньше, как «козлами». А по сути – за то же: за пассивность, инертность. И еще – за чрезмерную доверчивость, доходящую до глупости: их ведут на убой, а они бредут себе да бредут…

В. Р. Мы не знаем, что происходит с народом, сейчас эта самая неизвестная величина. Албанский народ или иракский нам понятнее, чем свой. То мы заклинательно окликаем его с надеждой: народ, народ… народ не позволит, народ не стерпит… То набрасываемся с упреками, ибо и позволяет, и терпит, и договариваемся до того, что народа уже и не существует, выродился, спился, превратился в безвольное, ни на что не способное существо.

Вот это сейчас опаснее всего – клеймить народ, унижать его сыновним проклятием, требовать от него нереального образа, который мы себе нарисовали. Его и без того беспрерывно шельмуют и оскорбляют в течение десяти лет из всех демократических рупоров. Думаете, с него все как с гуся вода? Нет, никакое поношение даром не проходит. Откуда же взяться в нем воодушевлению, воле, сплоченности, если только и знают, что обирают его и физически, и морально.

Народ надо понять. Его все предали. В коммунизме он усомнился, потому что тот, владея огромной мощью, им же, народом, созданной, сдал себя без всякого сопротивления; бравые генералы, патриотические басы которых действовали взбадривающе, принимались торговать народом, как дворовыми людишками при крепостничестве, прежде чем взлетали во власть; знаменитые выходцы из народа, прославленные на весь мир, вроде Михаила Ульянова и Виктора Астафьева, взяли сторону власти, которая откровенно отдала народ на заклание.

Да и что такое сегодня народ? Никак не могу согласиться с тем, что за народ принимают все население или всего лишь простонародье. Он – коренная порода нации, рудное тело, несущее в себе главные задатки, основные ценности, врученные нации при рождении. А руда редко выходит на поверхность, она сама себя хранит до определенного часа, в который и способна взбугриться, словно под давлением миновавших веков.

Достоевским замечено: «Не люби ты меня, а полюби ты мое», – вот что вам скажет народ, если захочет удостовериться в искренности вашей любви к нему». Вот эта жизнь в «своем», эта невидимая крепость, эта духовная и нравственная «утварь» национального бытия и есть мерило народа.

Так что осторожнее с обвинениями народу – они могут звучать не по адресу.

Народ в сравнении с населением, быть может, невелик числом, но это отборная гвардия, в решительные часы способная увлекать за собой многих. Все, что могло купиться на доллары и обещания, – купилось; все, что могло предавать, – предало; все, что могло согласиться на красиво-унизительную и удало-развратительную жизнь, – согласилось; все, что могло пресмыкаться, – пресмыкается. Осталось то, что от России не оторвать и что Россию ни за какие пряники не отдаст. Ее, эту коренную породу, я называю «второй» Россией, в отличие от «первой», принявшей чужую и срамную жизнь. Мы несравненно богаче: с нами поле Куликово, Бородинское поле и Прохоровское, а с ними – одно только «Поле чудес».

В. К. Скажите, как вы считаете: нужен сегодня герой-боец русской литературе и русскому обществу? Я вспоминаю известную статью Сергея Булгакова «Героизм и подвижничество», где подвижничество ставится выше героизма. Но в нынешних условиях, по-моему, потребно и то, и другое.

В. Р. Согласен с вами: нужно то и другое, одно другому ничуть не мешает. Подвижничество – как надежные и обширные тылы, как необходимость укрепления духа и постепенное теснение чужих. И героизм – как передовая, где идет откровенное борение сил. Без героизма не явятся к нам выдающиеся личности, полководцы, подобные Александру Невскому, Дмитрию Донскому, Георгию Жукову.

В. К. Борьба за наши святыни, конечно, в жизни идет. Есть и духовные борцы, заслуживающие самого глубокого уважения. Однако как часто приходится испытывать разочарование, досаду, почти отчаяние! Речь именно о действенности нашей борьбы, о результатах, которые бывают нередко… ну никакими. Имею в виду, скажем, и газетные выступления, к коим причастен. Ничтожная конкретная результативность журналистских и писательских материалов нынче стала уже привычной.

В. Р. Знаете, мне кажется, есть предел убеждения, особенно в истинах очевидных. Слово от многократного повторения стирается, теряет смысл, произносится лишь звуково. Сейчас как раз такое время и наступило. Имеющие уши да услышали, имеющие глаза да увидели. Все разошлось по своим позиционным местам, политическая фразеология надоела, обличение разбоя и бесстыдства в обществе, где стыд отменен, результата не приносит: они, воры и растлители, своего добились и теперь лишь ухмыляются, глядя на то, как наша энергия уходит на ветер. Теперь нужны дела. Чем обличать тьму, лучше зажечь свечу. Подобного рода разговоры, как наш с вами, нужны лишь в двух случаях – когда они дают поучительный и глубокий анализ происходящего и когда предлагают надежду. Надежда, сейчас больше всего нужна надежда – и она есть, ее только нужно назвать.

Я склонен считать, что ни одного патриота, то есть человека, гражданина, способного выработать в себе любовь к исторической России, но не выработавшего ее по недостатку нашей агитации, мы не потеряли. Патриотизм не внушается, а подтверждается – многого ли стоили бы мы, если бы нас нужно было учить думать и говорить по-русски! Я не знал слова «патриот», но сызмальства нес в себе благодарность родной земле за свое рождение и за свою принадлежность к русскому народу. Убить эту благодарность можно было только вместе со мной.

Отшедшие, отслоившиеся от России, сознательно или бессознательно вступившие с нею в противоречие, в конфликт с самой природой ее бытия так и должны были поступить. Российский демократ образца 80-90-х годов – это особый тип человека, созданного не убеждением, а каким-либо изъяном, нравственным или психическим, какой-либо неполнотой, неуравновешенностью, неукорененностью. Сейчас это сделалось особенно заметно. Юрий Афанасьев, один из вождей начальной демократии, позже признавался, что он по характеру не строитель, а разрушитель; небезызвестный Виталий Коротич, сбежавший от плодов своей «деятельности» в Америку, читает в Бостонском университете курс лекций на тему «Ненависть как основная категория общественного сознания» – речь идет о России. Ненавистник России, он пытается свою душонку выдать за душу страны, которой пакостил. Нормальный человек на такое не способен.

Я говорю это к тому, чтобы мы знали, с кем имеем дело. Вспомните Бурбулиса, Гайдара, Козырева – да это же все гоголевские типы! А ныне восседающие?! Президенту за то, что он слишком громко лгал, Господь оставил всего несколько слов, но он умудряется и с ними обходиться весьма неаккуратно.

В. К. Если говорить о низкой действенности противостояния сатанинским силам, то вот пример иного уровня. В связи с намеченной демонстрацией на общедоступном телеканале фильма «Последнее искушение Христа» к руководству телекомпании НТВ обращается Патриарх Московский и всея Руси Алексий П. И что же? Обращение его проигнорировано! Мало того, уже после вызывающего показа этого кощунственного фильма, болью отозвавшегося в сердцах множества людей, Патриарх обращается к президенту Ельцину и мэру Москвы Лужкову, призывая «не остаться безучастными к оскорблению религиозных чувств своего народа, в какой бы форме это ни выражалось». А результат? По-моему, президент публично даже не ответил Патриарху!

Ну о чем после этого можно говорить? Какова у нас действенность Слова, если и на столь высоком, казалось бы, уровне остается оно пустым звуком? Гласом вопиющего в пустыне!

В. Р. Демонстративный показ «Последнего искушения Христа» – оскорбление не только верующих, это оскорбление и вызов всей России. Вызов не первый и не последний, который господа Гусинский, Березовский и иже с ними делают заради издевательства над нашей душой, они происходят ежедневно и ежечасно, но этот особенно гнусный. Протест, надо признать, был слабым, и НТВ, не получив достойного отпора, с «этим народом» оставило последние церемонии.

Что мог ответить президент Патриарху? Нечего ему отвечать. Это Гусинский и его компания сделали его президентом, он в долгу перед ними по гроб жизни и по гроб же жизни будет этот долг отрабатывать. Вся властная верхушка опутана подобными отношениями: кто кому обязан, все сплетены в один клубок зависимо-корыстных связей – до России ли им, до народа ли, до его ли христианских и нравственных чувств? Это уже и возмущения не вызывает, а только глухую боль: а ведь доведете, господа, доведете, лопнет христианское терпение. Власть Божьего попущения и Господом не защищается. Года три-четыре назад по стране прокатилась волна самосудов, матери сами, не доверяя продажным и «гуманным» судам, расправлялись с насильниками своих малолетних дочерей. Сейчас рабочие коллективы то в одном, то в другом местах начинают брать в заложники руководителей-воров. Самосуд оправдывать нельзя, но и осуждать этих людей у меня не поворачивается язык: народ вынужден сам защищать себя, если его не защищает государство. То, что вытворяет телевидение, – это множественное и жестокое насилие над всеми нашими детьми и внуками, и если такое действие не подпадает под государственный Уголовный кодекс, то не может где-то не зреть назначающий наказание кодекс народный. Не переусердствуйте, господа! Это – Россия. Вы по 1993 году должны были запомнить, что первый адрес накапливающегося возмущения – «Останкино». Всякое имя, говорят, имеет свой сакральный смысл.

В. К. А скажите, русского писателя Распутина хоть единожды пригласили на телевидение за последние годы? Кроме «Русского дома», я не видел вас ни на одном канале, ни разу. Тоже показатель, насколько действенны (а точнее – бездейственны!) наши усилия, какова их результативность. Уж сколько говорилось о том, что для лучших русских писателей и других деятелей культуры телевидение закрыто! А оно для них закрыто по-прежнему и до сих пор. Кто же у нас, выходит, полные хозяева положения? И как его все-таки изменить? И хотят ли наши люди, чтобы положение было изменено?

Честное слово, у меня создается порой впечатление, что большинству ТАКОЕ телевидение уже и нравится. Игры, викторины, мыльные оперы, американские боевики – все вполне устраивает. Не хотят другого! Наркотик уже впитался в кровь и делает свое дело.

Вот, кстати, опять возникает большой вопрос. Говорят, что провалилась коммунистическая затея воспитать нового человека. По-разному понимается этот «новый человек», но в моем представлении речь шла прежде всего о воспитании нравственности, по сути – нравственности христианской (вспомним моральный кодекс строителя коммунизма!). Но как обстоит с нравственным воспитанием сегодня? Не отброшены ли мы далеко назад? Если учесть, ЧТО смотрят сейчас люди, ЧТО читают… Но, может быть, натура человеческая и в основе не предрасположена к Евангелию, Пушкину и, скажем, Валентину Распутину, а гораздо ближе, милее ей какая-нибудь «Империя страсти» или «Золотая лихорадка»? А мы все пытаемся внушать свои ценности, которые просто не интересны людям и не нужны…

В. Р. Я странный человек, я изначально не люблю телевидение. Даже когда оно было приличным. «Доставка на дом» всего и вся меня не устраивает. Спектакль нужно смотреть в театре, книгу обсуждать с друзьями, на футбол ходить на стадион. Сидеть несколько часов подряд, уставившись в светящийся угол, и потреблять то, что на тебя вываливают, – это и неестественно и как-то глупо. И можно было с самого начала не сомневаться, что огромные возможности телевидения будут использованы во вред человеку. Как есть женщины, не способные к постоянству, так есть и искусства, придуманные в недобрый час, предрасположенные к уродству. А сегодняшнее российское телевидение – самое грязное и преступное в мире. Я его перестал смотреть, разве что изредка новости, и участвовать в нем желания не испытываю.

Но вы правы: и не приглашают. За последние шесть-семь лет раза два был зван на передачи сомнительной полезности – и отказался. Там «свои», одержимые одной задачей, составляющие один «батальон» лжи и разврата. Геббельсовская пропаганда по сравнению с ними – изысканные проповеди, вальпургиевы ночи рядом с «рождественскими встречами» и спецпередачами типа «Про это» – собрания сестер милосердия. Надоело об этом говорить.

После фильма «Последнее искушение Христа» Союз писателей России принял решение бойкотировать НТВ как канал антирусского и антигосударственного направления. А точнее говоря, как трубу, перекачивающую яды и нечистоты. НТВ от нашего бойкота, разумеется, ни жарко и ни холодно, оно с нами и не зналось, но вместе с Православной Церковью мы кое-что представляем. Вызов сделан – вызов принят, посмотрим, чьей стороне придется отступать.

«Дьявол с Богом борются, и поле битвы – сердца людей» – эти слова Достоевского будут вечным эпиграфом к человеческой жизни. В каждом человеке сидят два существа – одно низменное, животное и второе – возвышенное, духовное. И человек есть тот из двух, кому он отдается. Да, многие привыкли к той телевизионной жвачке, которой пичкают их с утра до вечера, многим она нравится. И боевики со стрельбой и кровью, и Содом в обнимуку с Гоморрой, и пошлости Жванецкого с Хазановым, и эпатажи Пугачевой, и «Поле чудес», и прочее-запрочее. Ну что же – на то и сети, чтобы ловить наивные души. Одно можно сказать: жалко их, сидящих то ли на крючке, то ли на игле.

Сейчас уже ничему нельзя удивляться. Но на меня произвела впечатление информация в одной из газет об опытах над крысами. Их приучили лапками нажимать на кнопки, которыми регулируется подача в центры удовольствия (есть такие и у людей, и у животных) электрических толчков малой мощности. Выставлялись эти электрические приборы, а неподалеку выставлялась пища. Крысы, погибая от голода, не могли оторваться от кнопок, которые посылали им удовольствия.

Вот так-то!

В. К. Русскому народу исконно было свойственно чувство справедливости. По-моему, это важнейшая особенность русской души. А сейчас именно чувство справедливости пытаются в людях вытравить. Как и соборность нашу, коллективизм. Ведь, говоря о примирении и согласии, по существу, имеют в виду необходимость согласиться и примириться с утвердившейся вопиющей несправедливостью. Неужели примет это Россия, как вы думаете?

В. Р. Если не приняла, несмотря на огромные потери, боюсь, года через два-три, ежели ничего не изменится и волынка с властью, которая служит чужим интересам, будет продолжаться, то Россию силой заставят принять капиталистические «завоевания», а они к тому времени станут еще разительнее и свирепее. С Россией уже сейчас не считаются, и чем дальше, тем меньше будут считаться. Государство, сознательно убивающее самое себя, – такого в мире еще не бывало. На нее, слабеющую все больше и больше, уже заведены свои планы, свои расчеты, и потерять Россию как своего вассала, потерять ее с возвращением в самостоятельную и самодостаточную величину не захотят.

Вот мы с вами говорим, а я все думаю: для чего говорим, кого и в чем хотим убедить? Экономисты считают, что с той экономикой, которая у нас осталась, Россия уже не должна жить, и если она худо-бедно живет, то только за счет того, что проматывает наследство предыдущих поколений и расхищает наследство, которое необходимо оставить поколениям будущим. Россию обдирают как липку и «свои», и чужие – и конца этому не видно. Для Запада «разработка» России – это дар небес, неслыханное везенье, Запад теперь может поддерживать свой высокий уровень жизни еще несколько десятилетий. Ну а домашние воры, полчищами народившиеся из каких-то загадочных личинок, тащат буквально все, до чего дотягиваются руки, и тащить за кусок хлеба им помогают все слои населения. Повалили

Отечество и, как хищники, набросились на него – картина отвратительная, невиданная!

Десять лет назад мировое государство с единым правительством, единой экономикой и единой верой могло еще считаться химерой. После крушения СССР и прихода в России к власти демократической шпаны, с восторгом докладывавшей американскому президенту об успехах разрушения, мир в несколько лет продвинулся в своих мондиалистских усилиях дальше, чем за многие предыдущие столетия. Пал бастион, которым держались национальное разнообразие и самобытные судьбы. После открытия Америки и устроения там могучего космополитического государства прорыв в Россию стал главным событием второй половины заканчивающегося тысячелетия. Это слишком важная победа, чтобы ее захотели отдать обратно. Сейчас Запад еще прислушивается: что происходит в недрах нашей страны? – а через два-три года с нами начнут поступать так же, как с Ираком и Фолклендскими островами.

В. К. Наше общество сегодня лишено ведущей, объединяющей его идеи. Как вы относитесь к попыткам «сверху» эту идею придумать? Ведь президентом дано задание группе каких-то ученых «разработать национальную идею», правительственная «Российская газета» объявляет на такую идею конкурс! Не кажется ли вам все это нелепым? И не является ли та же справедливость одной из важнейших основ нашей действительно органической национальной идеи?

В. Р. Объявлять конкурс на национальную идею – все равно что объявлять конкурс на мать родную. Это абсурд, который может прийти в голову только сознательным путаникам, взявшимся наводить тень на плетень. Вообще, «верховные» поиски объединительной идеи шиты белыми нитками и имеют целью не что иное, как сохранение своей власти, приведение к присяге ей всей России. Этого никогда не будет. Сегодня заканчивается расслоение России не только на богатых и бедных, но и на окончательно принявших теперешний вертеп и окончательно его не принявших. Это гораздо больше, чем классовые расхождения в 1917 году.

Национальную идею искать не надо, она лежит на виду. Это – правительство наших, а не чужих национальных интересов, восстановление и защита традиционных ценностей, изгнание в шею всех, кто развращает и дурачит народ, опора на русское имя, которое таит в себе огромную, сейчас отвергаемую, силу, одинаковое государственное тягло для всех субъектов Федерации. Это – покончить с обезьяньим подражательством чужому образу жизни, остановить нашествие иноземной уродливой «культуры», создать порядок, который бы шел по направлению нашего исторического и духовного строения, а не коверкал его. Прав был Михаил Меньшиков, предреволюционный публицист, предупреждавший, что никогда у нас не будет свободы, пока нет национальной силы. К этому можно добавить, что никогда народ не будет доверять государству, пока им управляют изворотливые и наглые чужаки!

От этих истин стараются уйти – вот в чем суть «идейных» поисков. Политические шулеры все делают для того, чтобы коренную национальную идею, охранительную для народа, подменить чужой национальной или выхолостить нашу до безнациональной буквы.

В. К. Больной вопрос сегодня – молодежь, поскольку это все-таки будущее страны. Как вы считаете, насколько глубоко она отравлена? Не может ли это привести к каким-то уже необратимым переменам в нашем недалеком будущем?

В. Р. У меня впечатление, что молодежь-то как раз не «вышла» из России. Вопреки всему, что на нее обрушилось. Окажись она полностью отравленной и отчужденной от отеческого духа, в этом не было бы ничего удивительного, потому что от начала «перестройки» она вырастала в атмосфере поношения всего родного и оставлена была как государственным попечением, так и попечением старших поколений, которые разбирались между собой и своими партийными интересами.

Из чего я делаю эти выводы? Из встреч с молодежью в студенческих и школьных аудиториях, из разговоров с ними, из наблюдений, из того, что молодые пошли в храмы, что в вузах опять конкурсы – и не только от лукавого желания избежать армии, что все заметней они в библиотеках. Знаете, кто больше всего потребляет «грязную» литературу и прилипает к «грязным» экранам? Люди, близкие к среднему возрасту, которым от тридцати до сорока. Они почему-то не умеют отстоять свою личностность. А более молодые принимают национальный позор России ближе к сердцу, в них пока нетвердо, интуитивно, но все-таки выговаривается чувство любви к своему многострадальному Отечеству.

Молодежь теперь совсем иная, чем были мы, более шумная, открытая, энергичная, с жаждой шире познать мир, и эту инакость мы принимаем порой за чужесть. Нет, она чувствительна к несправедливости, а этого добра у нас – за глаза, что, возможно, воспитывает ее лучше патриотических лекций. Она не может не видеть, до каких мерзостей доходят «воспитатели» из телевидения, и они помогают ей осознать свое место в жизни. Молодые не взяли на себя общественной роли, как во многих странах мира в период общественных потрясений, но это и хорошо, что студенчество не поддалось на провокацию, когда вокруг него вилась армия агитаторов за «свободу».

Еще раз повторю: сбитых с толку и отравленных, отъятых от родного духа немало. Даже много. Но немало и спасшихся и спасающихся, причем самостоятельно, почти без всякой нашей поддержки. Должно быть, при поддержке прежних поколений, прославивших Россию…4.12.1. ГДЕ НАХОДИТСЯ КУЛИКОВО ПОЛЕ Обратимся к истории знаменитой битвы на Куликовом поле в 1380 году. Сегодня считается, будто Куликово поле расположено между реками Непрядва и Дон, ныне - Куркинский район Тульской области , с.667. Это - примерно в 300 километрах к югу от

2.1. Где находится Куликово поле Обратимся к истории знаменитой битвы на Куликовом поле в 1380 году. Сегодня считается, будто Куликово поле расположено между реками Непрядвой и Доном. Ныне это Куркинский район Тульской области , с. 667. То есть, примерно в 300 километрах к югу