Шумилин ванька ротный полная версия читать онлайн. Ванька-ротный

Читаю Шумилина - «Ванька ротный». Пока прочитал ¼ и в основном ржу. Конечно непосредственные и скрупулезные впечатления стрелкового офицера дело интересное и полезное, но пока наблюдаю не ужасы войны, а бардак и разгильдяйство. Наверное, ужасы позже начнутся.

И что любопытно, служивший в армии человек, при внимательном чтении поймет, что сам Шумилин попросту хреновый офицер. Ругайте меня, а это так.

В сибирском полку и дивизии, где он был ротным зимой 41-го, его все чмырят. Он все рассказывает, что штабные плохие, интенданты плохие, его, бедолагу, заставляют рыть окопы, а потом перегоняют на новое место, солдат корят какой то бурдой. Однако, очевидно, что для тех, кого ставят на вырытые им окопы, штабы хорошие. Значит, не наладил контакта командованием, не умеет работать с людьми. Или история с бритвами и шпионом. Ему полушуткой, полувсерьез прямо говорят, достань бритвы, расстарайся, покажи отношение, вливайся в коллектив. Так возьми и расстарайся, может и отношения со штабом улучшишь? Хоть у немцев выменяй.

Хрен там…

И старшина у него говно. Старшина должен быть крученым как свинячий хвост, тогда и солдаты будут сыты и ротный цел. Тому же старшине дай задачу бритвы достать… ага, ага.

Вы, конечно, можете сказать, что вот так крутиться, бритвы доставать, трофеи штабным дарить - это неправильно, когда весь советский народ…, когда люди гибнут на передовой…

Но на самом деле это и есть жизнь и реальность. И из-за неумелости Шумилина и старшины страдали солдаты.

Впрочем, не только в этом он плохой командир. Очень показательна история с разведкой боем и захватом деревни.

Вначале как обычно, стоны о том, какие штабные тупые, и они просто желают поглазеть на погибающих бойцов. Дело там было в том, что атаковать им было строго приказано со стороны поля, где по идее немцы могли роту расстрелять, а сам Шумилин хотел подобраться со стороны леса, с другой стороны, близкого опушкой к деревне, что ему запретили. В общем штабные - тупые убийцы.

Правда при атаке оказалось, что из деревни немцы ушли, и деревня была занята без боя, а вот на опушке леса, как раз там, где Шумилин хотел сосредоточиться, немецкие окопы и пушка. Автору так и не пришло в голову подумать, что штабные возможно были не так уж и неправы, и знали то, чего не знал Шумилин.

Но весь цимус дальше. Когда деревню заняли, бойцы забыли об обороне, об охранении, разбрелись по хатам, сварили картошку, разделись до исподнего, стирали, сушили форму… пока немцы не открыли огонь своей пушкой и снаряды не стали насквозь пробивать хаты. Только тогда личный состав попадал пузом вниз. Чем занимался все это время ротный - загадка. Через сутки собрались все же рыть окопы. Но солдатам приятнее в хатах, а не на морозе землю долбать и командира послали на хер. Через несколько часов ротному все же удалось выгнать копать окоп солдат того взвода, где он был непосредственно, но и только. Другой взводный послал своего ротного командира к той же матушке, и заявил, что будет укрепляться в избах…

В общем, описывать балаган, который шумилиным назван командованием ротой можно бесконечно. Крайне повезло Шумилину, что он оказался в эту зиму 41г. на спокойном и тихом участке фронта, где наши с немцами даже перестрелки не вели.

А ведь стоит учитывать, что как раз в это время немцы рвались к Москве, войска вели тяжелые бои и потом таки опрокинули немцев. И попади Шумилин в батальон к какому -нибудь Момыш-Улы (Волоколамское шоссе, собственные мемуары), тот бы его попросту разжаловал в рядовые за неспособность (в лучшем случае).

Шумилин А.И.

Ванька ротный

фронтовые мемуары (1941-1945)

"… и каждый из них, умирая, хотел что-то сказать.

Сказать тем, кто останется после них жить

на этой земле, пропитанной их кровью.

Эти мысли и не дают мне покоя."

Сведения о рукописи "Ванька ротный" гвардии капитана запаса Шумилина Александра И льича

Рукопись охватывает период Великой Отечественной Войны с августа 1941 по апрель 1944 г. и затрагивает события которые разворачивались на

Резервный фронт (21.09 – 07.10.41),

Западный фронт (07 – 21.10.41),

Калининский фронт (21.10.41 – 02.10.43),

1 Прибалтийский фронт (02.10.43 – 15.04.44)

Оборонительных операциях:

Вяземская операция (02 – 13.10.41),

Калининская операция (10.10 – 04.12.41)

Наступательных операциях:

Калининская операция (05.12.41 – 07.01.42),

1 Ржевско-Вяземская операция (08.01.41 – 20.04.42),

Бои у города Белый (02 – 27.07.42),

1 Ржевско-Сычевская операция (30.07 – 23.08.42),

2 Ржевско-Сычевская операция (25.11 – 20.12.42),

2 Ржевско-Вяземская операция (02 – 31.03.43),

Смоленская операция (07.08.43 – 02.10.43), * главы 25-31

Духовщинско-Демидовская операция (14.09 – 02.10.43)

А так же в боях местного значения, вплоть до начала Белорусской стратегической наступательной операции.

Наступление на Витебск (03.10.43 – 12.12.43),

Городокская операция (13 – 18.12.43),

Наступление под Витебском (??.02 -??.03.44)

Рукопись включает в себя отдельные части, каждая из которых имеет собственную нумерацию страниц.

1941 год – части… 1-12, 360 стр.

1942 год – части 13-18, 290 стр.

1943 год – части 19-38, 400 стр.

1944 год – части 39-46, 160 стр.

Общий объем рукописи превышает 1200 машинописных листов, отпечатанных через 1,5 интервала. Каждый лист насчитывает 40-42 строк по 65-70 знаков. Автор работал над руописью, в течении восьми лет, до последнего своего часа. К сожалению, многое не успел, в том числе иллюстрации остались "за кадром".

Все описанные события восстановлены по памяти, основным источником хронологии событий были письма с фронта. Например, складки местности описаны с такой точностью, что я сумел выйти на местности в конкретную точку по её описанию.

В 1984 году, в издательство "Воениздат" на рецензию были переданы части 1-8 и 16.

Рецензия

Вот краткие хвалебные выдержки из рецензии:

"Знакомство с рукописью позволяет сделать вывод о том, что автору есть о чем рассказать читателям…

Подкупает искренность, красочность отдельных зарисовок, касающихся солдатских будней, трудных, изнурительных маршей, тех невзгод, которые выпали на долю красноармейцев и командиров в начальный период войны. Все это, несомненно, является достоинством рукописи, говорир о том, что автор в определенной мере владеет пером…

* * *

Что такое война?!

В октябре 1975 года я получил письмо от комсомольцев военно-патриотического отряда "Маресьевец" школы № 42 г. Калинина с просьбой рассказать о боях за ст. Чуприяновка.

Обстоятельства сложились так, что с тех пор я решил привести в порядок свои воспоминания, я выполнил просьбу ребят, написал тогда о боях за ст. Чуприяновка.

Собственно то первое мое письмо и послужило началом, восстановить подробно в памяти все пережитое.

Сейчас, когда финиш недалеко, хочется успеть побольше сделать. Свободного времени мало, я то болею, то работаю, а время бежит быстрее мысли.

В те суровые дни войны вся тяжесть в боях по освобождению земли нашей легла на пехоту, на плечи простых солдат. Получая пополнение в людях, мы вели непрерывные бои, не зная ни сна, ни отдыха.

Захлебываясь кровью и устилая трупами солдат эту прекрасную землю, мы цеплялись за каждый бугор, за каждый куст, за опушки леса, за каждую деревушку, за каждый обгорелый дом и разбитый сарай. Многие тысячи и тысячи наших солдат навечно остались на тех безымянных рубежах.

В декабре 1941 года мы были плохо обеспечены оружием и боеприпасами. Артиллерии и снарядов практически не было. У нас, в стрелковых ротах, были только винтовки и десяток патрон на брата.

Время было тяжелое, враг стоял под Москвой. Вам трудно будет представить, какие это были бои. Немец был вооружен до зубов, его артиллерия разносила наши позиции не жалея снарядов…

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Александр Шумилин
Ванька-ротный

Вокруг Ржева

Декабрь 1941 – январь 1942 года

В этот раз нам поставили задачу подойти к деревне ночью, используя темноту. Пойти с солдатами в атаку ночью дело непростое. В темноте не видно, кто где идёт, а кто уткнувшись в снегу лежит. Пойди их поищи! /в темноте. Попробуй их найди и подними./

Я могу остаться с горсткой солдат перед деревней. Что за народ? Они лучше будут лежать под ураганным огнём, чем рывком побегут на деревню.

Вот солдатская психология. А может, просто страх? Успех ночной атаки в быстроте. Бросок всей ротой на деревню. Главное добежать до первых домов. А там дело пойдёт. Но разве солдата убедишь словами?

В роту накануне дали новое пополнение. Все они немолодые. Знают, чем занимаются солдаты на войне. Люди все разные. Что у них на уме? У меня сотни вопросов и ни одного ответа. Мне бы нужно было отработать с ними ночную атаку, расставить их по местам и погонять их много раз где-нибудь в тылу. Но разве мне разрешат снять роту с обороны, в которой мы лежим в поле на снегу.

Накануне был сильный снегопад. Но уже два дня стоит тихая погода. Во время снегопада немцы вели себя неспокойно, усилили свои посты, постоянно стреляли и беспрерывно светили передний край ракетами. Теперь, когда снег с неба падать перестал, когда под взлёт осветительной ракеты кругом можно было видеть большое пространство, немцы несколько успокоились и прекратили стрельбу.

Перед выходом ночью с опушки леса я решил раздать солдатам чистые маскхалаты. Немцы привыкли видеть наших солдат на опушке леса в серых шинелях. До самого последнего момента я держал маскхалаты в ротной повозке и не разрешал старшине их выдавать. Пусть немцы привыкнут к серому цвету наших шинелей. Старшина удивлялся, почему я держу их в повозке и никому не даю.

Белые маскхалаты это неожиданность для немцев. Появление солдат в халатах застанет немцев врасплох. У них в памяти серые шинели, а перед ними появятся русские в совершенно новом виде. Немцы могут подумать, что к нам подошли свежие резервы.

Когда стихла пулемётная стрельба, до нас из деревни долетел негромкий говор немецких часовых. О чём они говорили с большого расстояния, не разберёшь. /Договорить они были любители. Часовые день и ночь болтали вроде как одно и то лее./ А вообще немцы были любители поговорить. Они рты закрывали только во время сна и еды.

Среди ночи солдаты одели маскхалаты, и рота стала медленно подвигаться вперёд. Я решил мелкими группами сосредоточиться в небольшой лощине. Солдат поочередно выводили туда. Из лощины можно будет рывком податься вперёд, добежать до огородов и ворваться в деревню.

Сначала всё шло хорошо. В лощину перебрались без звука. До деревни осталось рукой подать. Я вполголоса подаю команду:«– Рота вперёд!» А мои солдатики лежат, как глухие, завалились поглубже в снег, посматривают на меня.

Кричать и повышать голос нельзя. Немцы близко. Солдаты ждут, чтобы кто-нибудь первым поднялся. Я поднимаюсь, выхожу из лощины и оглядываюсь назад. Солдаты начинают шевелиться. Несколько человек поднимаются и идут за мной. До огородов осталось немного. Я иду и жду. Немец вот-вот обнаружит [нас] и полоснёт пулемётным огнём. /полоснёт из пулемёта. Мурашки ползут по спине. Дыхание перехватило. Я продолжаю идти. И каждый свой шаг вперёд я считаю последним.

Умирать нет охоты. Почему я должен идти впереди всех своих солдат и показывать им пример, проверяя своим телом, на себе, будет немец стрелять или нет? Почему я должен подставлять себя первым под пули? Почему они, мои солдаты, должны прятаться за моей спиной? А потом скажут, что я в составе стрелковой роты в атаку ходил.

До деревни десять шагов. В висках тупыми ударами пульс отбивает последние секунды. Сейчас, может, всё кончится. И вот я исчезаю в тёмной дыре ворот. За моей спиной кто-то тяжело дышит, это небольшая группа моих солдат, как я и предполагал.

В сарае пусто. Внутри снежные сугробы. Сверху с дырявой крыши из-под снега свисают пряди прелой соломы. Солдаты ручейком вливаются в открытые ворота сарая. Они несколько оживились, но стоят настороженно, проглотили страх и слюну, но бесстрашия не обрели. Они рады, что без выстрела добрались до сарая и забрались вовнутрь. Стоят, сбившись кучей, и смотрят на меня. И опять всё сначала! Пока я не выйду из сарая, они не сделают шага вперёд, ни один с места не тронется. Как будто мне одному нужна эта «вшивая» деревня и война.

Сержанты жмутся в общую кучу. На фронте они такие тихие и робкие, не то что в тылу. В тылу они горластые, глотку дерут на солдат, покрикивают, гнут их в дугу. Куда девалась их прыть?

Что могу я один сделать с полсотней солдат? Старички мои знают, чего стоит жизнь. Я в роте самый молодой. Кричать и выкидывать их из сарая нельзя. Избы, где находятся немцы, близко. Я рукой показываю кому куда бежать, а они стоят неподвижно и тупо смотрят на меня, жмутся друг к другу.

Но среди них есть и такие, которые посмелей. Человек пять, не больше. Они выглядывают из ворот сарая, но сделать шаг навстречу смерти боятся. Что делать? Не вытаскивать же из сарая по очереди каждого за рукав, не выпихивать их, не подталкивать их в спину коленкой под зад, не вышвыривать их наружу за шиворот. Они стоят и выходить из сарая боятся.

Потом, конечно, будут взахлёб рассказывать, как они рывком ворвались в деревню. Я делаю два шага к стоящей толпе, они отступают на два шага назад в глубь сарая.

– Ну и войско! Мать их вашу за ногу! – вслух выпаливаю я.

Я подзываю знаком руки пятерых самых шустрых и показываю им на ближайшие два дома. Солдаты в знак согласия кивают мне головой.

Я оглядываюсь на остальных, качаю головой и матерюсь вполголоса, грожу в их сторону кулаком и сам с пятерыми выхожу из сарая.

До ближайшей избы короткий бросок. Мы пригнувшись бежим по глубокому снегу, вскидывая вверх коленки. А солдатики мои, что остались в сарае, не особенно спешат, а посматривают, что будет с нами дальше./

Мурашки ползут по спине. Дыхание сперло. Я продолжаю идти. Каждый шаг считаю последним. Ещё шаг – и смерть впереди.

Почему я должен идти впереди своих солдат и быть им примером, проверяя на себе, будет немец стрелять или нет? Почему я должен подставлять себя под пули первым? Почему они прячутся за моей спиной? До деревни десяток шагов. В висках тупыми ударами пульс отбивает последние секунды. Сейчас могут грянуть выстрелы, и всё кончится. Я подхожу к сараю и исчезаю в темноте раскрытых ворот. Слышу за моей спиной – кто-то дышит.

В сарае пусто. Внутри снежные сугробы. Сверху с дырявой крыши из-под снега свисают пряди прелой соломы. Солдаты роты ручейком вливаются в открытые ворота сарая. Солдаты несколько оживились, но стоят настороженно и ловят ухом звуки. Они рады, что без выстрела забрались вовнутрь. Стоят, сбившись кучей, и смотрят на меня, что я буду делать дальше. Опять всё сначала! Пока я не выйду из сарая, они отсюда не сделают шага вперёд. Как будто мне одному нужна эта «вшивая» деревня.

Сержанты жмутся позади солдат. На фронте они тихие и робкие, не то что в тылу. В тылу они глотку дерут на солдат и гнут их в дугу. А тут, перед немцем, куда девалась их прыть.

А что я могу один сделать сейчас с целой ротой.

Ну подождите, возьмём деревню, я вас погоняю, поторчитесь вы у меня в снегу.

Старички – те знают, что стоит солдатская жизнь. Я в роте самый молодой. Кричать и выпихивать их из сарая сейчас бесполезно. Избы, где находятся немцы, от сарая близко. Я рукой показываю, кому куда бежать, а они пятятся назад и тупо смотрят в землю.

Но есть среди них такие, которые пошустрей. Человек пять, не больше. Они выглядывают из ворот сарая, но боятся сделать первый шаг. Что делать? Не вытаскивать же каждого за рукав, поддавая коленкой под зад, не вышвыривать их за шиворот наружу. Они стоят и выходить из сарая боятся.

Потом взахлёб будут рассказывать, как они рывком ворвались в деревню. Я делаю два шага к стоящей толпе, они отступают на два шага в угол сарая.

– Ну, вояки! Мать вашу так! – выпаливаю я вполголоса.

Я знаком руки подзываю к себе пятерых солдат и показываю им на ближайшие два дома.

– Я и вы возьмём эти два дома. Остальные пусть бегут дальше в деревню!

Пять солдат в знак согласия кивают мне головой. Я оглядываюсь на остальных, матерюсь себе под нос и грожу в их сторону кулаком, поворачиваюсь и с пятерыми быстро выхожу из сарая.

/Они не спешат, не торопятся вперёд, у них седьмой ржавый тормоз включён и дрожь по всему телу.

Мы обходим боковой стеной избу, немцы сразу обнаруживают нас, начинают орать и открывают стрельбу. Под огонь попадают те, кто топает позади.

Нас немцы не видят, потому что мы ушли вперёд, стоим за стеной. Теперь, когда немец открыл стрельбу, можно и мне орать и подавать во весь голос команды.

– Вперёд! – кричу я.

– К стенам! К избам! В огородах вас всех перебьют!

– Броском вперёд! Мы вас прикроем пулемётом!

– Дай огонька! Вдоль улицы короткими очередями! – говорю я солдату.

Он высовывается из-за угла, смотрит вдоль улицы, ложится на снег, ставит пулемёт и ведёт огонь короткими очередями.

Накануне наступления в роту прислали ручной пулемёт с двумя дисками патрон. Полковые при этом сказали, – Вот мы тебя усиливаем огневыми средствами, даём пулемёт! Деревня поэтому должна быть взята во что бы то не стало.

Автомат ППШ был только у моего ординарца. Вот собственно и все огневые средства.

Я хмыкнул под нос и сказал, – Пулемёт и автомат на целую роту по-моему это маловато и вы это подаёте как огневые средства? Тут батареи пушек мало! А вы хотите, чтобы я это сделал с одним пулемётом? Две роты солдат уже легли под Чухино. А результатов нет. На снегу под деревней лежат сотни трупов. И вы хотите, чтобы я с одним пулемётом взял деревню.

– Ни одним пулемётом! У тебя полсотни солдат!

– У меня полсотни солдат! Как полсотни патрон. Сразу выстрелил и их не стало.

Как всегда, в первый момент атаки затык, солдаты топчутся на месте. Ни мы, ни немцы не можем разобраться на чьей стороне перевес. Мне с солдатами нужно бежать вперёд, только этим, так сказать, манёвром, мы можем нагнать на немцев страха или вызвать панику.

Я задаю себе вопрос. Почему раньше стрелковые роты ночью не ходили в атаку. Почему их посылали на деревни только в светлое время, сутра. Ночью можно было незаметно сделать рывок, ворваться в деревню с меньшими потерями. Раньше наверно с НН батальонов и полков хотели посмотреть, как ходят цепью солдаты в атаку.

Стрелок солдат не разведчик! Одиночная подготовка солдата слаба! Он идёт вперёд, когда видит, что все идут. Страх велик. Ночью он может ткнуться и пролежать в стороне, или сзади бездействуя. Он идёт и смотрит по сторонам, и оглядывается. Есть ли кто впереди? На пули ещё не напоролся?

Я взглянул вдоль деревни. Немцы по всем признакам тронулись и побежали. Попробуй не сбеги, когда на тебя наседают русские Иваны.

Белые маскхалаты подобрались к двум избам. Я подаю команду и солдаты вываливают на улицу. Они растекаются по деревне, немцы увидели нас и заорали. Это и был тот самый момент, когда отчаянный вопль немцев вызывает панику. Наши, кто понимал, давно ждали этого момента. Теперь солдат может разогнуться и не сдерживать дыхания./

Мы обходим боковой стеной первую избу, и немцы сразу обнаруживают нас, начинают галдеть и открывают стрельбу. Под огонь попадают солдаты, которые выскочили из сарая последними.

Мы стоим за стеной, нас немцы не видят. Теперь, когда немец открыл стрельбу и я могу подать команды во весь голос криком. Я кричу:

– Давай быстрей к домам! Давай вперёд! В огородах вас всех перебьют. Броском вперёд! Я вас пулемётом прикрою!

– Дай огонька вдоль улицы! Бей короткими очередями! – приказываю я солдату.

Он высовывается из-за угла, смотрит вдоль улицы, ставит пулемёт, ложится на снег и ведёт огонь короткими очередями.

Накануне наступления роты мне прислали ручной пулемёт. Полковые при этом сказали:

– Мы усиливаем тебя огневыми средствами! Деревня на этот раз во что бы то ни стало должна быть взята!

Я хмыкнул под нос и ответил:

– Один пулемёт на роту, и вы это выдаёте за огневые средства? Тут двух батарей пушек мало! Сколько стрелковых рот уже легло под Чухино? Под деревней лежат сотни трупов. А вы хотите, чтобы я с одним пулемётом пошёл и взял? Не жирно ли будет?

– Не с одним пулемётом! У тебя полсотни солдат!

– Полсотни солдат – как полсотни патрон. Выстрелил и их не стало!

Я подался к углу, посмотрел вдоль деревни: немцы по всем признакам тронулись с места. Белые халаты подобрались ещё к двум избам. Я подаю команду, и солдаты вываливают на улицу. Немцы увидели нас и заорали.

Это тот самый момент, когда отчаянный вопль сеет панику. Давно мы этого ждали.

Немецкие пулемёты умолкли. Слышна только трескотня из винтовок. Рота разбежалась и потекла между домов. Один прыткий немец с перепуга налетел на нашего солдата, головой сбил его с ног и ошалело завертелся на месте. Когда немец оправился от удара, он оказался под дулом винтовки другого. Вытаращив глаза, немец не поднял даже руки вверх. Солдат взял его за рукав и потянул в сторону. Немец был без каски, с растрёпанными волосами.

Несмотря на винтовочную стрельбу, убитых немцев в деревне не оказалось. Солдат, стоявший около немца, оглянулся, немец юркнул и куда-то исчез. Потом солдат рассказывал:

– Я думал, что никакого немца и не было! Мне это с перепугу показалось! Я первый раз на фронте! А когда к нему подошёл тот, другой, сбитый с ног, то стало ясно, что немца всё-таки упустили.

Серая дымка на небе стала светлеть. Я не рассчитывал, что так легко и быстро всё кончится. Я боялся больших потерь. Немцы, думал я, не отдадут просто так нам деревню. В роте было с десяток убитых и раненых. Стрельба прекратилась. Последние бегущие немцы скрылись в кустах.

По дороге из леса на обозной кляче, запряжённой в деревенские сани, приехал ротный старшина. Солдаты разбрелись по домам в поисках пищи. Через некоторое время они появились на улице. У каждого за пазухой торчало кое-какое немецкое барахло.

Здесь в деревне, в избах на столах, на полу и на лавках немцы оставили хлеб, консервы и несколько бутылок шнапса. Буханки хлеба на горбушке с боку имели четырехзначные цифры – 8, 9, 0. Солдаты решили, что хлеб трехгодичной выпечки:

– Ты смотри! Трехгодичный запас хлеба!

Резался хлеб легко. На зуб был не черствый. Банки консервные были собраны со всей Европы. Тут же пачки сигарет и брошенные немецкие одеяла.

В одной избе, она была штабная, на столе стояла пишущая машинка, на полу валялись какие-то бумаги. На широкой лавке вдоль стены стояло два пластмассовых телефонных аппарата. К ним из окон тянулся целый ворох проводов. Здесь же нашли кучу стеариновых светильников в виде круглой коробочки и торчащим посередине картонным фитилём. Чего только не было у немцев на войне! Всякую мелочь и барахло они с собой таскали. /У немцев на войне было всё, вплоть до самой последней мелочи. Вот какое количество всякого барахла таскали с собой немцы./

На полу около стола валялся солдатский ранец. Крышка на ранце из жёсткого оленьего меха. Здесь же под лавкой стояли до блеска начищенные сапоги. Подъём у этих сапог для нашей русской лапы был маловат. Многие прицеливались на них, но надевать не решились. На вбитом в стену гвозде висел автомат с запасными рожками, набитыми патронами. И наконец, самое интересное, на что все клюнули: на окне лежала целая кипа немецких журналов с цветными картинками.

Пока я ходил по деревне, устанавливал посты и определял участки обороны для каждого взвода, в этой самой избе под дружный хохот солдат и ехидные замечания шёл просмотр обнаженных немецких девиц в цветном изображении. На обложке одного из журналов крупным планом был представлен портрет человека с усиками и хохолком на лбу.

Когда я вошёл в избу, посмотрел на фотографию и прочёл надпись, я сказал солдатам:

– Это и есть их Гитлер.

Все сгрудились ещё раз посмотреть на него.

– Ну вот теперь мы знаем, какой есть их Гитлер. Солдаты, толкаясь, с любопытством смотрели на немецкого фюрера в военной форме.

– Смотрите, братцы! – воскликнул кто-то.

– А он тоже руку держит под пуговицей, за пиджаком.

«Хорошо, что политрук роты пропадает где-то в тылах полка и уже месяц не кажет своего носа в роту, – подумал я. – Если бы он сейчас выхватил из рук солдата один из журнальчиков, то имел бы веские доказательства и прямые улики морального разложения командира роты. Мне бы контрреволюции не миновать».

Кому-то из солдат на страницах журнала попались обнаженные девицы. Солдаты бросили смотреть на фюрера и сразу заржали. Размалеванные немки, натягивающие чулки на тонкие изящные ножки, привлекли к себе всеобщее солдатское внимание.

От некоторых солдат уже попахивало спиртным. И они громче всех кричали и ржали.

– У этих не то! – сказал старшина, заглянув журнал.

– У этих, товарищ старшина, ни с заду, ни с переду!

– Видали, братцы! У немцев бабы длинные и тощие!

– На самом деле, как лахудры!

– Сейчас бы сюда мою Дусю! Она их всех своим задом перекрыла!

– У неё во всей фигуре самое главное заднее место!

Я сидел и слушал, как солдаты потешались над немецкими девицами. Молодые солдаты стояли несколько позади и слушали. Сказать им было нечего. Это дело, как и войну, нужно понять и прочувствовать на практике. Шуточное ли дело! Старики про то и про сё начистоту выкладывают. Тут ухо держи остро! Академию пройдёшь! Теорию жизни узнаешь!

Я понимал, что после колоссального напряжения и страха солдаты расслабились. Теперь у каждого на душе и в глазах светилось сознание, что взяли деревню и остались в живых. Теперь каждый из солдат мог свободно вдохнуть, посмеяться до слёз, прихвастнуть и даже выругаться.

Солдаты стали насчёт баб, перебивая друг друга, сыпать разными словечками. И если бы не связной, прибежавший из взвода, разговорам не было бы конца.

Я подал команду провести смену на постах, дал указание старшине насчёт кормёжки и пошёл во взвод в сопровождении связного, куда меня срочно вызывали.

Когда я подошёл к избе, где располагался взвод, старший сержант доложил мне, что немец, которого они упустили, обнаружился в телятнике.

– Он нырнул в полуоткрытые ворота, забежал в хлев и прикрыл затворку за собой. Немец решил отсидеться, а потом незаметно выбраться и убежать. Солдаты услышали слабый шорох в хлеву решили, что немцы в панике оставили в хлеву свиную живность. Сунулись туда, а там действительно ценная живность сидела на навозной куче.

Я посмотрел на немца, он был без головного убора. Каску и пилотку он где-то потерял. Я велел ст. сержанту дать ему немецкое одеяло. Пусть «Фриц» укроется с головой, а то отморозит уши. Я предупредил ст. сержанта, чтобы славяне не болтались без дела по деревне.

– Часовые на постах! Свободная смена в избах!

Сказав связному солдату, чтобы он конвоировал пленного, я направился в штабную избу. Сюда из батальона уже протянули связь, и связисты ковырялись с аппаратом.

Потом звонок из батальона. Мне, конечно, сделали втык, почему я раньше через связного не доложил о взятии деревни. Сделали это не грубо, как обычно, а несколько мягче, но с укором.

У меня на душе просветлело. Я не ждал от них такого обходительного обращения. В сорок первом это было не в моде. Я был доволен совсем другим, я с небольшими потерями занял деревню.

Несколько сотен солдат полегло под деревней в снегу. Они наступали раньше нас и понесли большие потери. Справа от нас наступали роты полка. Они с большими потерями сумели ворваться в деревню Гостинево1
Гостенево.

Фронт обороны немцев под Старицей был прорван соседней дивизией. Вероятно, поэтому немцы нам здесь не оказали жёсткого сопротивления.

Допрос пленного

Немец был небольшого роста. Волосы темные, всклокоченные. Видно не ариец. Не нашёл времени разложить их на пробор, как это делали другие. Не успел умыться и натянуть пилотку на уши, а тут по деревне беспорядочная стрельба. Он выскочил ночью в пургу и бежал, не помня себя от страха. А ведь он собирался утром привести себя в порядок. Ещё бы! Ему предстояло отправиться в путь.

Теперь он сидел на лавке и беспокойно ерзал. На вопросы он отвечал торопливо, не обдумывая свои ответы. Чувствовалось, что он, попав в плен, никак не мог прийти в себя и освоиться с теперешним своим положением. Фамилию, имя, год и место рождения он выпалил на одном дыхании. Лет ему было около двадцати.

Всё шло гладко и хорошо. Но когда я спросил его о семье, немец вдруг заморгал глазами, всхлипнул жалостно и заёрзал на месте. Ревел он естественно и вполне натурально. Плакал он от души. Слезы, крупные слезы катились у него по щекам. Он плакал навзрыд, подвывая себе писклявым голосом.

Он хотел что-то сказать, пробормотал несколько непонятных слов, несколько раз всхлипнул и заревел с новой силой.

Солдаты мои смотрели и пожимали плечами, они были удивлены и даже опешили. Теперь они смотрели на него снисходительно и даже улыбались. Взрослый мужик, а плачет, как баба. Они смотрели на него, хмыкали и недоумевали.

– Товарищ лейтенант! Пошто он ревёт?

Я подождал, пока немец немного успокоится и сможет сказать хоть пару внятных слов. Тогда его можно будет спросить, почему он, собственно, плачет.

Наши его не пинали, прикладом под ребро не толкали, по дороге сюда вели, не били. У нас вообще не было принято издеваться над пленными.

Наши солдаты с пленными обращались, можно сказать, уважительно, как с людьми. Бывали случаи, когда при конвоировании пленного где-нибудь в тылу из-за телег выбегали повозочные и прочие тыловые и замахивались на немца в сердцах, показывая перед дружками свою прыть и патриотические чувства.

– Давай осади назад и полегче! – отстранял их конвоир стволом винтовки.

– Сходи на передок, возьми себе пленного, а потом налетай! А этот не твой! Видал какой прыткий! Тоже мне тыловая крыса!

Причина, почему ревел немец, нам была неизвестна. И вот он немного успокоился, смотрит жалостно мне в глаза и просит меня, чтобы его отпустили.

– Куда отпустить? В туалет? – переспрашиваю я.

– Нейн-нейн!.. Нет-нет! Туда, к немцам! Домой! На хаузе! У меня отпуск! – и он стал торопливо вытаскивать из нагрудного кармана униформы своё отпускное свидетельство «Урлауб шайн». – Вот! – тыкал он в бумажку пальцем. – Я шесть месяцев на восточном фронте. Мне положен отпуск. Я вчера получил документы. Я должен ехать домой! [Я устал.] Ферштеен зи? – устало доказывал немец.

– Ферштеен! Ферштеен! – отвечал я. – Это нам, муде ферштейн!2
«Это нам, муде ферштейн!», игра слов по созвучию, заменитель ненормативных выражений в повседневной лексике автора. Эпизод допроса пленного объясняет происхождение фразы:
– Ich werde mude. Verstehen Sie?
– Это нам, муде ферштейн!

– Чаво он говорит, товарищ лейтенант, – спрашивают меня солдаты.

– Он просит, чтобы мы его отпустили. Ему нужно ехать домой! – У него отпуск. Он должен ехать в Германию.

Солдаты, услышав причину рёва, схватились за животы и закатились дружным радостным смехом. Смеялись они по-настоящему до слёз. У немца слезы от расстройства, а солдат пробило от смеха слезой.

Такое дело! Многие ржали до коликов в животе.

Немец, видно, усёк, что я перевёл его просьбу солдатам. Он посмотрел на них и снова заревел. У солдат по щекам катились слезы. Плакали все. И ржали, как лошади.

– Ну и потеха! Вот уморил! Ведь всех, стерва, довёл до слёз!

Немец обвёл всех внимательным взглядом, заморгал глазами и опять заревел.

– Товарищ лейтенант! Уберите его отселя! Он всех тут нас замертво на полу уложит!

– Ты смотри, в штаны не напусти! – вставил другой.

– Ведь надо же, случилось!

– Ух, мать твою! Больше не могу!

– Вы его спросите… – и солдат валился на пол навзничь и катался по полу дергаясь.

– А куда он должен ехать?

И опять под грохот солдатских глоток, под рёв немца, все, кто сидел на лавке, покатились на пол.

– Ну и денёк! Хуже не придумаешь! После такого и умереть не страшно!

– Вот спасибо! Вот потешил душу! Дай я его поцелую!

Страсти понемногу улеглись. Я прикрикнул на немца, чтобы он наконец перестал реветь, и спросил его:

– Скажите пожалуйста! Когда вы в отпуск должны отправиться?

– Чего вы говорите, товарищ лейтенант?

– Я спросил его, когда он хочет уехать в отпуск домой.

– А он чего?

– Он говорит, что поедет сегодня. Вы, говорит должны меня отпустить немедленно.

Солдаты, услышав перевод, гаркнули дружно.

– Я не то спросил, – сказал я. – Я хотел спросить, куда он должен ехать.

Немец после моей последней фразы заметно повеселел. А солдаты, то один, то другой неожиданно фыркнули. Кого-то прорвало. И они зашлись снова смехом.

После уточнения ряда вопросов наконец было выяснено. Немец сдал своё оружие, простился с друзьями, выпил с ними по шнапсу.

– Наверно, навострился к своей длинной и тощей «фрау»! – сказал кто-то из солдат.

– Фрау! Фрау! – закивал радостно немец.

– Теперь у тебя, «Фриц», другой отпуск! До самого конца войны!

Немец охотно рассказал, что их 2623
161 пд.

Пехотная дивизия отступала сюда из-под Калинина. Здесь на рубеже Старицы их сапёрный батальон должен был отрыть окопы в полный профиль. В батальоне находился представитель из дивизии, он должен был принять у них готовую работу. Если гер официр тоже в плену у русских, то он может подтвердить, что мне положен отпуск.

Из деревни нас вскоре выперли, приказали преследовать немцев. Мы сдали немца и двинулись вперёд. По какой из дорог отходила немецкая пехота, заранее трудно было сказать. Прифронтовые дороги немцы регулярно чистили и обставляли их вехами с пучками соломы.

Мы день и ночь шли за отступающими немцами, и при подходе ко Ржеву меня сменила другая рота. Она пошла вперёд, резко забирая вправо, а я со своей должен был идти следом за ней.

Из подчинения 31 армии мы вышли. Дивизию передали в 39 армию, которая наступала правее Ржева. От одной деревни к другой мы шли за санями и повозками. Мы проходили деревни, совсем не тронутые войной.

Однажды рота вместе с обозом встала на ночёвку. Меня вызвал начальник штаба полка, и я взглянул на карту района. Полковые нас догнали по дороге в этой деревне. Рассматривая карту, я обнаружил, что мы вторые сутки обходим с севера стороной город Ржев.

Карты на маршрут следования я не имел. Мне сказали, чтобы я запомнил маршрут движения мысленно. Отправной точкой для дальнейшего движения был правый берег Волги. К сожалению, характерных ориентиров на берегу Волги не было и среди снежных равнин и бугров местонахождение своё трудно было определить.

В этих снежных просторах и при не совсем ясной обстановке, когда точно не знаешь, где находятся немцы и ты, не имея на руках карты местности и без знания, куда нужно в данный момент идти, трудно выдержать взятое направление. Рота, которая шла впереди, отошла вместо нас на охрану обоза, а я со своими солдатами вышел вперёд. Я шёл на авось, по памяти и компасу и старался сохранить чувство времени.

На каждой развилке дорог, на каждом крутом повороте я должен был стоять и вспоминать пройденный путь. Тогда я не думал, что логическая нить пути может случайно или вдруг оборваться.

Мы вышли из леса и повернули на дорогу. По ту сторону дороги снежное поле и редкие, покрытые инеем кусты. Впереди развилка дорог. Я остановился, солдаты легли в снег. Я послал двух связных в тыл уточнить, по какой из дорог мне следует двигаться. Через некоторое время они вернулись. Мне было приказано взять правее и двигаться в направлении на станцию Чертолино.

Когда рота по заснеженному руслу реки Сишки обошла пару деревень и поднялась на бугор, нас обстреляли немцы на подходе к какой-то деревне. Мы залегли по обе стороны дороги, и после короткой разведки я послал двух солдат с донесением в тыл. Я просил, чтобы в роту доставили конную упряжку с 45-миллиметровой пушкой.

Упряжка пришла. Пушку выкатили на бугор. Она тявкнула три раза вдоль деревни. Этого было достаточно. Немцы разбежались в разные стороны. Мы прошли по деревенской улице, вышли за околицу и, повернув строго на юг, пошли в направлении станции Чертолино.

Мне показалось, что в этот момент мы прорвали немецкий фронт и уходим к ним в тыл. Кроме нетронутого белого снега впереди ничего не было видно. Мы прошли деревню и оказались в зоне нечищеных зимних дорог. Кругом стояла абсолютная тишина.

Вслед за нашей ротой по дороге потянулись и другие подразделения. Обоз застрял где-то при переезде через глубокую лощину на подходе к деревне, где мы стреляли из пушки.

К утру ввиду того, что мы трое суток не спали, нас сменили другой стрелковой ротой. Мы переночевали в какой-то деревне и утром, следом за ротами нашего полка двинулись дальше. 119 стрелковая дивизия уходила в глубокий тыл к немцам.

119 сд уходила в глубокий тыл к немцам.

Мы проходили нетронутую войной зону. Навстречу нам на дорогу выбегали ребятишки. У дверных притолок жались бабы и молодухи. Они посматривали на солдатиков и поправляли наспех накинутые платки.

В некоторых деревнях знали о войне, но ни разу не видели немцев. А тут опять наши пришли! Жизнь кругом была мирная, без волнений, тихая. Весь путь до Шиздерово мы прошли без выстрела. Мы должны были занять оборону в этом районе, а другие батальоны пошли дальше к городу Белый4
Город Белый – Шиздерово – Бол. Малявня.

Весь путь до Белого наша дивизия прошла, не встречая сопротивления немцев. На дорогах нередко встречались мужики. Один ехал из леса с дровами, другого тащила крестьянская лошадёнка с сеном, оставленным с осени где-то на поле в стогах. Повсюду с раннего утра дымили печные трубы. Пахло свежеиспечённым хлебом, кислыми щами и запахом самогонки. Всеми забытые и отрезанные от войны и от мира, люди жили здесь своими заботами и беззаботной жизнью. Немцы сюда, в непролазные снега не заглядывали. Бабы на коромыслах в деревянных ушатах носили из колодцев ледяную воду. Мычала скотина, квахтали куры, повизгивали свиньи, голосили петухи, и лаяли собаки.

Кто мог подумать или сказать, что у молодых и румяных бабёнок на лице была безысходная тоска. У многих мужья сидели при хозяйстве дома. А те, к которым они осенью не вернулись, обзавелись молодыми примнями, как здесь говорят. Многие солдаты и офицеры кадровой службы, попавшие в окружение, скитались сначала по лесам. Потом, постепенно продвигаясь на восток за немцами, они оседали в отдаленных и лесных деревнях. Некоторые пробирались поближе к родным местам, многие доходили до дома.

Вдовушки и молодки выбирали работников и дружков, принимали их в дом. Примни жили, работали и трудились, но хозяевами в доме не были. Хозяйка могла в любой момент отказать работнику в харчах, в постели и постое. Закон частной собственности здесь действовал вовсю. Я хозяин! А ты мой батрак. Знай своё место! /И живи по моим законам. Я на твою кормёжку посажу двоих. И они будут рады и благодарны. А ты ступай, места себе поищи.

Прочёл сегодня случайно, казалось бы вполне невинное поздравление одного товарища, который нам совсем не товарищ, под ярким заголовком "Евреи в плен не сдавались". Содержание статьи приблизительно в том же духе. И знаете, что в голову пришло в первую очередь? Видение освобождения Освенцима глазами МИД Польши. Так вот, други мои и соратники, ЧТОБЫ ПОМНИЛИ., мемуары участника Великой Отечественной войны без купюр. Без бравады и героических воЕнов. Без хвалебных росказней на 9 мая. Чтобы помнили. Настоятельно рекомендую к прочтению. Обещаю, не пожалеете!
В бумажном виде книгу так и не опубликовали ни при жизни автора, не в наши дни. А вот в сети можно прочесть. Поверьте, это того стоит.
http://nik-shumilin.narod.ru/index.html
Примечателен гвардейский значок автора. Эмаль на нём посечена осколками.

Рецензия "Воениздата" от 1984 года, на рукопись:
РЕЦЕНЗИЯ
на рукопись тов. ШУМИЛИНА Александра Ильича
Представленная на рецензию рукопись включает в себя отдельные части (части 1-8 и часть 16), каждая из которых имеет собственную нумерацию страниц. Части 1-8 охватывают период от начала Великой Отечественной войны до конца 1941 года и затрагивают в основном события, которые разворачивались под Москвой. Часть 16 относится к июлю-августу 1942 года. Общий объем рукописи, учитывая, что текст отпечатан через 1,5 интервала и что каждая строка насчитывает от 65 до 70 знаков, составляет примерно 20 печатных листов.
Знакомство с рукописью позволяет сделать вывод о том, что автору есть о чем рассказать читателям. В начальный период Великой Отечественной войны он командовал вначале взводом, а затем ротой. Вместе со своими подчиненными он познал и горечь отступления, и радость первых побед в ходе наступления советских войск под Москвой в декабре 1941 года.
Подкупает искренность, красочность отдельных зарисовок, касающихся солдатских будней, трудных, изнурительных маршей, тех невзгод, которые выпали на долю красноармейцев и командиров в начальный период войны. Все это, несомненно, является достоинством рукописи, говорит о том, что автор в определенной мере владеет пером.
Наряду с этим рукопись содержит ряд серьезных недостатков, которые резко снижают ее идейную направленность, а следовательно ценность с точки зрения воспитания подрастающего поколения на славных боевых традициях советских Вооруженных Сил, на примерах массового героизма воинов, который проявлялся и в первые, самые трудные месяцы Великой Отечественной войны.
Это, прежде всего, относится к оценке автором роли и места вышестоящего командования, начиная от командира батальона и кончая командиром дивизии. Нет о них в рукописи ни единого доброго слова. Напротив, на протяжении всего повествования красной нитью проводится мысль о том, что старшие начальники думали только о спасении собственной жизни, стремились урвать что-то лично для себя за счет тех, кто по долгу службы находился в окопах. Примерно также высказывается автор и о политруках, в том числе и о политруке роты, которой он командовал.
Обратимся к конкретным фактам, к кратким выдержкам из рукописи.
«Какие могут быть сомнения у командира полка, если он от бомбежки сидит за десяток километров», - читаем мы на стр.18 части 5. «А начальству что? Солдаты гибнут, ему ничего» (ч.5, стр.28). «Штабные, тыловики и командный состав полка были одеты полностью... Нам, офицерам рот, выдали что после них осталось» (ч.5, стр.35). «Полковые сидят в натопленных избах, им не понятно, что солдаты мерзнут. Каждому свое!.. Их бы на недельку сюда, чтобы зады поотморозили» (ч.5, стр.39). «Всем было наплевать, что... будет с солдатами» (ч.5, стр.39). «...полковые... знали толк в еде! Они брали открыто сколько душа хотела.» (ч.5, стр.41). «От сытых и довольных своей жизнью полковых начальников и до вшивых и мордастых тыловиков все кормились за счет солдат-окопников...» (ч.5, стр.42). «В этой дивизии с лейтенантами не чикаются! Чуть, что - отдают под суд... Нет ни одной роты, чтобы не было судимых офицеров. А генералу, глядишь, героя за это дадут» (ч.6, стр.18). «Командир полка с ротами не пойдет... комбат тоже бережет свою шкуру, с солдатами под пулями не ходит... (ч.6, стр.21). «У комбата свои мысли, дела и заботы. Он в бою солдатами не руководит. Он их даже знать не хочет» (ч.7, стр.3). «Командиру полка не важно, кто там в ротах живой, а кто убитый» (ч.7, стр.8). «А пойдешь в наступление, все они (комбат, прим.рец.) разбегутся. Будут на тебя только по телефону орать» (ч.7, стр.14). «Мы ротой берем деревню, а генерал наш Березин считает, что это его заслуга» (ч.7, стр.34). «Командир полка доложил, что он перерезал шоссе... А сам бежал обратно за Волгу» (ч.7, стр.34). «Артиллеристы - тыловые крысы!» (ч.8, стр.19). «Роты впереди, комбаты, штабы и пушки сзади, ... чтобы уцелеть» (ч.16, стр.8). Он (политрук, прим. рец.) из боязни за свою... жизнь избегал появляться в роте. Он мог и отсидеться... Таких... возможно было много» (ч.7, стр.26).
Быть может, число приведенных примеров излишне велико, но их могло бы быть еще больше. Они свидетельствуют о том, что у автора сложилось совершенно неправильное мнение о том, будто воевали «только ротные». А это в корне не соответствует деиствительности. Достаточно вспомнить генерала Л.М.Доватора, генерала И.Д.Черняховского, других военачальников и командиров Красной Армии, которые пали на поле брани, находясь отнюдь не в составе стрелковой роты.
Далеко не все благополучно у автора в тех эпизодах, где речь идет о красноармейцах. Как следует из рукописи, бойцы Красной Армии (во всяком случае в роте, которой командовал автор и в подразделениях, с которыми он встречался) представляют собой безликую массу. Мысли солдат сосредоточены главным образом на том, как увильнуть от работ по сооружению окопов, разжиться чем-либо съестным, какими-нибудь «трофеями». Создается впечатление, что такое понятие, как воинская дисциплина в роте, да и в других подразделениях, которые упоминаются в рукописи, вообще отсутствовала. И вообще автор проводит мысль, что «у солдат была... одна дорога к правде через собственную смерть» (ч.5, стр.42).
И снова обратимся к выдержкам из рукописи, которые подтверждают сказанное выше.
«Старший лейтенант привел своих сибиряков как стадо коров» (ч.5, стр. 17). «Образовался котел, из которого... задыхаясь бежала солдатская масса» (ч.2, стр.18). «Удерживать их (солдат, прим.рец.) было бесполезно. Здесь действовал закон стихии масс» (ч.2, стр.17).
Рассказывая о бое за деревню, автор говорит следующее: «Лезть под пули никому не хочется. Пробежали две-три избы, заскочили во внутрь и шарят по углам» (ч.8, стр 5.) «Мы продвигались к последнему дому... Я обернулся назад, хотел посмотреть, не отстал ли взвод Черняева... А его солдаты уже восседали на фурах и потрошили мешки» (там же). «Все эти порядочные люди были отобраны из других частей и призваны из запаса... Они не успели научиться хапать и обнаглеть» (ч.1, стр.13). « ...они (солдаты, прим.рец.) нехотя подчинились» (ч.1, стр.2). «Узнав о моем решении, солдаты высказали свое неудовлетворение» (ч.6, стр.9-10).
Порой создается впечатление, что не командир роты командовал солдатами, а они им. Автор грозит подчиненным наганом, когда они, вопреки его запрету, намерены «атаковать» спирто-водочный завод в оставленном нашими войсками городе Ржеве (ч.4, стр.11). Страницей позже командир роты сетует: «... попробуй не разреши (вновь о спиртном, прим.рец.), они ночью потихоньку уйдут и напьются в три горла» (ч.4, стр.12). «Солдата нужно вести не останавливаясь, не давая ему передышки и время подумать» (ч.7, стр.30).
Прямо скажем, с неприглядных позиций характеризует все это советского солдата, перед мужеством и благородством которого преклоняется все прогрессивное человечество. Но об этих чертах бойцов автор даже не упоминает.
В ряде случаев автор допускает неточности, применяет терминологию, которая в 1941-1942 годах не существовала. Так, например, в ходе всего повествования фигурирует слово «офицер», хотя в этот период командиров и политработников Красной Армии так не называли. Неоднократно встречается слово «словяне» (орфогр.автора), которое появилось в армейском лексиконе на заключительном этапе Великой Отечественной войны.
Встречаются в рукописи преувеличения и не соответствующие действительности обобщения. «Под Вязьмой в укрепрайоне попали в окружение четыре армии Западного фронта» (ч.2, стр.3), - утверждает автор. «Я никак не предполагал, что на Западном фронте нет артиллерии» (ч.1, стр.12). И то, и другое искажение истины 01.
Случается, что автор рукописи вообще пишет о том, чего не могло быть 02. «... в открытую дверь влетел раскаленный до красна... зажигательный снаряд», «...увидел второй снаряд, летящий в нашем направлении» (ч.6, стр.6), «Было видно, как к земле устремились черные силуэты летящих снарядов» (ч.7, стр.15), «Я видел как раскаленный снаряд пролетел над снегом дальше» (ч.З, стр.30). Конечно, снаряд мог влететь в открытую дверь, но увидеть его, как и в других перечисленных случаях, невозможно. Кроме того, совершенно ошибочно утверждение, что зажигательный снаряд - это снаряд, раскаленный до красна. Суть этого вида боеприпасов совершенно в ином.
Как упоминалось в начале рецензии, автор красочно и ярко описывает отдельные эпизоды. Однако кое-где он при этом переходит разумные границы. Некоторые эпитеты, сравнения, построения фраз не отвечают элементарным литературным требованиям. Буквально на первой же странице рукописи, например, можно прочитать такую фразу: «...Люди, лошади, повозки и машины сразу не вошли в свою роль» (ч.1, стр.1). Разумеется, люди, даже с определенным допущением лошади, могут и не сразу делать то, что от них требуется. Но распространять эту мысль на повозки и автомашины совершенно неуместно. Говоря о горящем Ржеве, автор пишет: Не было слышно ни грохота, ни горного обвала» (ч.З, стр.2). Невольно возникает вопрос: какое отношение имеет горныл обвал к Ржеву, который, как известно, расположен на равнинной местности. В части 7 на стр.9 упоминается «нижняя скула», хотя, как известно, она может быть левой или правой, но отнюдь не нижней. В части 8 на стр.11 можно прочитать «...кавполк показал нам хвостатый зад», в той же части на стр.21 применено выражение «из заменителей кожи аусвайсы», хотя последние являются документами, отпечатанными на обычной бумаге.
Очень бедна рукопись именами и фамилиями. Безымянные солдаты, безымянные командиры... На протяжении трехсот с лишним страниц убористого текста названо всего около 20 фамилии, причем, как правило, без воинских звании, без инициалов, что для мемуарной литературы недопустимо. Вызывают сомнения некоторые даты, приводимые автором. Трудно поверить, что в течение стольких лет сохранилось в памяти, что то или иное событие произошло именно, например, 6 октября, а не днем позже или раньше. Здесь, видимо, нужна была ссылка на документы или -07- на какие-то другие источники типа личных записей автора, сделанных в перерыве между боями.
К сожалению, многие моменты рукописи сейчас вряд ли возможно уточнить из-за кончины автора. Вряд ли кто, кроме него, |сможет| смог бы переработать написанное, правильно расставить акценты, убрать неоправданные длинноты (в частности, в описании маршей), установить фамилии и инициалы тех, кто упоминается в повествовании. Нет сомнений и в том, что окончательная дораборка рукописи, даже после устранения перечисленных недостатков, |потребует| потребовало бы участия достаточно опытного литератора.
Быть может, после соответствующей доработки может появиться в печати какой-либо отдельный эпизод. Но ставить вопрос о публикации рукописи целиком, по мнению рецензента, не представляется возможным. Слов нет, автором проделана большая работа, но в представленном виде рукопись не отвечает требованиям, которые предъявляются к военным мемуарам. Об этом остается лишь сожалеть.

Интересны и комментарии на рецензию, в общем сами ознакомитесь.